– Короче. Это годится, – тычет Настя пальцем в одну кучу. – Это – сжечь и забыть. – Забирает из моих рук чашку. Садится поверх шмотья на растопку. – Сейчас еще глянем обувь. И поедем в магаз кой-чего прикупить. Потом я тебе покажу, что и с чем можно миксовать. Сделаю фото, чтобы ты не запуталась. – Надувает пузырь, тот лопается с веселым хлопком.
– Как? Сейчас в магазин?!
– Нет, послезавтра, – Настя закатывает глаза так усердно, что становится даже жутковато. – До обеда я свободна. С Мишкой мама сидит. Давай, еще твои аксессуары глянем, и выдвигаемся. Как у тебя, кстати, обстоят дела с украшениями?
Настя в свои двадцать успела родить. Смотрю на нее и завидую. И тому, что ей мамой довелось стать, и тому, что она в свои двадцать вот так себя уверенно чувствует.
– Вот, – беру шкатулку. – Здесь все, что есть. Ты чего так на меня смотришь?
– Ну-ка покрутись! – Настя странно на меня пялится и описывает несколько кругов пальцем с хищным маникюром.
– Зачем это? – поджимаю губы.
– Покрутись, говорю! – бьет меня по заднице. Я, наверное, от шока кручусь. – Ни хрена себе орех! Ты зачем такую фигуру прятала?
Издевается она, что ли? По привычке комплексую. Мама называла меня пухляшом. А когда я, затравленная, отказывалась от еды, противореча сама себе, кричала, что худая корова – еще не газель, и что надо жрать, чтобы гастрита не было.
– Не прятала я ничего, – бурчу.
– Слушай, уж не твой ли Чуковский тебе гардероб подбирал?
– Нет, – поджимаю губы. Мне, конечно, в какой-то мере даже льстит, что Настя верит, будто у меня может быть мужик. Но вот то, что она этим самым мужиком возомнила покойного Корнея Ивановича – ненормально.
– Ты что, обиделась? Не обижайся! Сейчас столько абьюзеров развелось – мама дорогая. Им только дай, любую женщину превратят в клушу. А ты ничего. Огонь-баба. Мужики, наверное, шеи сворачивают. Вот твой Чуковский и бздит, что тебя уведут. Мой Лешка тоже как-то попытался попенять меня длиной моей юбки. Так я ему сразу на дверь указала. С ними только так надо. Больше он мой гардероб не комментирует.
Дожилась. Двадцатилетняя соплюха учит меня жизни! Кошусь на собственное отражение в зеркале. Где она, интересно, огонь-бабу увидела?
– Широковатые у меня бедра.
– С ума сошла?! Это же сейчас самый топ! Ты что, Ким Кардашьян не видела?! Да за ней все приличные дизайнеры в очередь выстраиваются. Совсем ты со своей бухгалтерией от жизни отстала. Но ничего! Мы это исправим. Денег побольше бери.
– Возьму, конечно. Не подскажешь, где? – язвлю.
– Кто из нас бухгалтер? – парирует соседка. – Одевайся уже. Я еще домой заскочу. Мишке сиську дам. А то, боюсь, он после бутылочки грудь бросит.
Проверяю баланс на карте. Я прилично зарабатываю, но и трачу много. То квартиру выплачивала, то машину, ремонт делала, проспонсировала реабилитацию матери. Плюс, что бы там Настя не говорила о моем гардеробе, денег он стоит приличных. Не потому, что я такая уж модница, а потому что должность обязывает.
Пока Настя кормит сыночка перед выходом, аккуратно складываю отбракованную Настей одежду в пакет. Не факт, что я воспользуюсь ее советом и куплю что-то новое. Мало ли, какие варианты она предложит. Так что лучше не торопиться с разведением костров.
Удивительно, но мы неплохо проводим время в торговом центре, хотя и постоянно спорим.
– Я не буду в этом ходить!
– Это называется топ. Он жутко тебе идет. Мы берем, девушка, – уверенно кивает консультантке.
– Леопард! Я бухгалтер, а не порнозвезда!
– Леопард нынче снова в моде! Вот с этим красным костюмом – вообще огонь…
– С красным? Я бухгалтер, а не клоун, – повторяю, как заведенная.
– Что ты бухгалтер, уже в курсе весь магазин. Примерь! И если не понравится – брать не будем.
А мне нравится! Мне, черт его дери, та-а-ак нравится! Я как будто и не я вовсе.
– И этот ремень. Он, конечно, капец какой дорогой, но эта талия стоит того, чтобы ее подчеркнуть.
Закусываю губу. Гоню от себя насмешливый голос матери…
– Ну, что скажешь? – сверкает довольно глазищами Настя.
– Ты почему в наш дом только в этом году переехала? – шмыгаю носом я.
ГЛАВА 4
Ставрос
– Вика где?
– Вика?! – возмущенно пыхтит Азаров. Потом выдыхает резко, понимая, что перегнул. Сжимает кулаки с силой. – Простите, Ставрос Агафоныч, но это все, что вас сейчас волнует? Мы в гребаном обезьяннике!
– Вот именно. Надо проследить, чтобы с Викой ничего не случилось. Она выглядела очень напуганной.
– Как и еще пара десятков детей вокруг! Может, вам стоило об этом подумать, прежде чем устраивать драку в парке аттракционов?!
Встаю. Красный туман перед глазами, конечно, уже не такой плотный, но до конца все ж не развеялся. И судя по тому, как меня подрывает, развеется он нескоро.
– Тот урод назвал мою дочь хачевским выблядком. И толкнул. Он ее толкнул, Никита Семенович. Восьмилетнюю, мать его, девочку.
Зубы сводит. Руки сжимаются в кулаки. Да, может, и перегнул. Но блядь. Забрало упало, когда увидел, что тот боров к моей маленькой дочери лапы тянет. Впрочем, даже с опущенным забралом я вполне осознавал, что делаю. Когда брызнула кровь, я испытал чистый, ни с чем несравнимый кайф.
– Ладно, что уж? – осекается Азаров. – А по поводу Вики вы не волнуйтесь. С ней моя жена. Ваш звонок нас с полдороги выцепил. Мы от родителей как раз с Ликой возвращались. А ведь мы вполне могли и до вечера задержаться! Неизвестно, сколько бы вам пришлось здесь тогда куковать.
– Спасибо, что оперативно приехал, – морщусь, потирая запястья. Никто со мной не нежничал, застегивая браслеты. Теперь неприятно ноет. – Она точно держится? – переживаю за дочь.
– Да. Чай с Ликой пьют возле дежурки на стульчиках. Болтают о своем, о женском.
Закатываю глаза. Да уж. А я малую хотел в кафе сводить. Вот тебе и провели время вместе.
– Что ж не выпускают?
– Небыстрое это дело, Ставрос Агафоныч. Вы мне лучше вот что скажите. Не могла ли это быть намеренная провокация?
Хм. Значит, не у одного меня мелькнула такая мысль. Пожимаю плечами:
– Как ты понимаешь, мне об этом никто не докладывал.
– На уголовку тянет, – отчитывает меня Азаров, как пацана. А я молчу. Потому что даже если так, ни о чем не жалею. Мудак заслужил и выгреб. – Мы, конечно, попытаемся замять…
– Это каким же образом? – заподозрив неладное, недобро сощуриваюсь.
– Как вариант – перекупим.
– Ни за что.
– Ставрос Ага…
– Ни! За! Что! Я не буду платить этой гниде.
– Назло кондуктору пойду пешком? – удивляется Никита моей принципиальности, как раз в тот момент, когда дверь в кабинет открывается, и хмурый дядька в форме бурчит:
– Николоу, на выход.
– Я могу быть свободен?
Дядька отрывисто кивает и пропускает нас с юристом вперед. Идем по пропахнувшему пылью и отсыревшей бумагой коридору к лестнице. На стенах ментовки огоньки. Сюрреалистическая картина. Спускаемся. Я впереди, Азаров тащится за спиной, капая мне на мозг:
– А если все эти попытки направлены на то, чтобы просто выдворить вас из страны? Вы же понимаете, что это теперь – раз плюнуть.
– Слушай, у меня тут немаленький бизнес. Ну, кто меня выдворит?
– В том-то и дело! Знаете сколько желающих оттяпать от вашего пирога? Не удивлюсь, если там и от миграционной службы желающие.
– Раньше до этого не докапывались, – пожимаю плечами.
– Так то раньше.
Слова Никиты Семеновича тонут в визге, с которым, завидев нас, мне навстречу устремляется дочь.
– Папочка! Папочка! – и ревет, ревет! За последний год она ужасно вытянулась и повзрослела, внутри оставаясь еще совсем ребенком.
– Привет, моя хорошая. Ну как ты тут?
– Я нормально. А тебя посадят в тюрьму? А меня? Меня тоже посадят? – ахает.
– Никто никого никуда не посадит. Добрый вечер, – максимально приветливо здороваюсь с Никитиной женой. Девушка идет за моей егозой по пятам. В джинсах, свитере под горло и пуховике. Видно, что и впрямь я парочку выдернул с отдыха. Сам Никита Семенович тоже одет кое-как. Ну и ладно. Я ему достаточно плачу, чтобы иногда подкидывать работенку по воскресеньям. Спасибо ментам, хоть позвонить дали.
