жизни, и девушки — ишь, какие — этим пользуются. А на работе его опекает мама. Моя мама. Замещает, если что чего — даже недавно перенесенная болезнь с госпитализацией тому не помеха. Он маме признателен бесконечно, а маме… да, наверно, просто сына не хватает. Дочь, вон, самостоятельная слишком.
— Мам Лиль, так ты себе зрение совсем посадишь со своими дополнительными онлайн-уроками, — переживаю я, а сама решаю где-нибудь его подловить. Крупно поговорить с этим умницей-Штефаном.
Как и следовало ожидать, на Истсайдской сегодня не встречаю совершенно никаких знакомых или околознакомых.
— Кати, — говорит мне Франк, когда мы затем по моем приезде в офис наговариваемся по видео про Карре-Ост. — Проект новый наклевывается — тебе Мартин не рассказывал?
— Не успел.
— В восточной части. Сносить придется много, зато потенциал большой.
— Сносить тоже надо грамотно уметь, — глубокомысленно замечаю я.
***
«Поехали к тебе».
Если бы Миха караулил меня сегодня возле работы, нарисовался на выходе, нетерпеливо схватил под локоть и прошептал бы мне эти слова, я безо всякого сомнения послала бы его на хрен.
Но Миха — прагматик, не лишенный интуиции и с работы меня сегодня не забирает.
У меня нет привычки открывать «звонку», не спросив, кто такой этот звонок, но Михе я сегодня открываю сразу.
Он заносит мне чехольчик с планшетом. Пусть за этим планшетом я со вчерашнего дня не скучала: мне — радость, Михе — повод. Не знаю, каким образом я умудрилась вчера его забыть, не сам же он его слямзил. Но даже если и так — сейчас и он, и Миха — в тему.
Я не под кайфом от спонтанного сексуального влечения, как было с Риком, поэтому подмечаю все: как деловито он заходит ко мне в прихожую, как будто я ждала его и он здесь «у себя», как складывает все лишнее сразу, куда надо, только что ключик на крючок не вешает, как целует меня сразу не в щеки, а в губы, затем — языком в язык, не жадно, но основательно. И будто бы снова почти привычно.
Ничто от меня не укрывается, и не отталкивает ничто. И не заставляет оттолкнуть его.
Я знаю, зачем он здесь. Я также снова захотела получить нечто и чувствую, что сейчас он снова может и хочет мне это дать. Пускай себе заблуждается насчет того, что хотим мы с ним одного и того же.
Раздеваемся на сей раз старательно и почти спокойно. У Михи все это сегодня не спонтанно, а значит, времени достаточно. А я — вообще птица вольная.
В постели он сегодня нетороплив до занудства, но искусен. Женатик.
«Красивый, сексуальный, обаятельный… амбициозный, успешный, обеспеченный… Объект вожделения многих» — размышляю с систематичностью анализа, ощущая приемлемо удовлетворяющие движения во мне. И ни на секунду не считаю его своим.
«Еще раз скажет, что скучал — выпру. Прямо сейчас. Даже кончить не дам» — думаю с порочным удовлетворением, удовольствием даже.
— Помнишь Аргентину… — шепчет Миха, поглаживая мою задницу.
Аргентину?.. Чего ее не помнить…
Когда-то я была примерной «девушкой». Гёрлфренд. Поездила с ним на турниры. Довелось однажды и в Аргентине побывать. В Буэнос-Айресе меня архитектура впечатлила, улицы, проспекты, и я решила: пойду на «инженера-строителя». Мне даже захотелось там жить остаться вместе с ним, мол, буду там учиться, он — играть. Тогда Миха был уже студентом, но мне почему-то казалось, что играть он будет вечно. Как не помнить.
Только какая сейчас, на хрен, может быть Аргентина?.. Почему из всех пятнадцати лет он именно ее вспомнил?
— Тогда… — усердствует Миха, — …после матча…
Ну и?.. — думаю. Мало ли, что там было после матча. Между сетами я дала ему в раздевалке — это, что ли?.. Матч-то он, помнится, выиграл, серию проиграл, но на тот момент это было уже неважно. Он уходит из тенниса, сказал он мне после матча, чтобы сконцентрироваться на банковско-финансовом. До этого трахнул в раздевалке. Ну, и перед награждением предложение сделал.
Непонятно, мне ли Миха пытается напомнить про Аргентину или сам себя подогревает, но проникает он в меня теперь быстрее и глубже. Я принимаю его с удовольствием, которого не тревожат даже его бредни.
Конечно, насчет «жить в Аргентине» — это было «так», вспышка восторженности. Мне понравился город, и я замечталась. Оставаться там со мной Миха бы не остался, да и я бы маму одну в Берлине не бросила. А после его «предложения» вообще все затерлось. Мы и страну толком не успели посмотреть, а фотообои с «Пещерой рук» уже после свадьбы купили, как напоминание, что, может быть, когда-нибудь опять туда съездим.
Михины движения во мне — это уже прямо какие-то вскакивания. Вот проняло его, а…
— От… валивается… — пыхтит он надо мной в экстазе.
Слежу за его взглядом и до меня доходит, что он подразумевает панно над кроватью, которое ему хорошо видно, потому что он сейчас сверху.
Непроизвольно хихикаю и соглашаюсь с закрытыми глазами:
— М-м-да, починю как-нить…
Над «нашей с ним» кроватью на этом месте фотообои были… так он фотообои вспомнил… Вот хохмы… Вот тебе, блин, и Аргентина…
Все не как тогда, конечно. И это ничего, что он не догоняет. Я не ради него сейчас всем этим занимаюсь. Но финансизм научил его проницательности — насчет Аргентины Миха больше не повторяется. Молодец. Может, дам ему еще.
На прощанье, которого и сегодня не следует, Миха явно порывается спросить, удостовериться, буду ли я «готова», к примеру, и завтра, чтоб ему, в случае чего, зря не приезжать. Но он все же подавляет в себе этот вопрос — просто целует меня в дверях. Что ж, значит, буду. Ведь как поумнел с возрастом.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ Матч-пойнт
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Матч-пойнт
Михино открытие, что моя спальня вот-вот треснет и развалится на куски и находиться в ней опасно для жизни, влечет за собой ряд последствий.
Во-первых, по случаю намеченного ремонта панно я
