Запретная одержимость - М. Джеймс

Я протягиваю руку вниз, страстно желая прикоснуться к своему члену. Даже одно поглаживание было бы приятным, немного разрядки, немного удовольствия. Что-то, что удержит меня от ощущения, что я схожу с ума от желания ее. Мои пальцы скользят по моей пульсирующей длине, ствол дергается вверх, ударяя по моей ладони. Даже этого легкого прикосновения плоти к плоти достаточно, чтобы заставить меня застонать, удовольствие пронзает меня, когда моя рука начинает сжиматься, представляя Сашины губы, такие мягкие, розовые и полные…

Я отдергиваю руку, и в моей голове возникает другое видение: дождливая ночь в переулке, мужчина, пятящийся назад под неоновой вывеской, в моей руке пистолет, направленный на него.

— Пожалуйста. Пожалуйста, нет!

Звук выстрела, вид крови. Его крови, промахнувшийся выстрел. Он пытается убежать, мой нож в его спине, плече, горле.

Еще кровь. Еще пули.

Смерть. Нарушенный обет, сдержанный обет, и не одна жизнь была еще потеряна в ту ночь.

Я сжимаю кулаки по бокам, отдаваясь в горячие струи воды, но та ночь не единственная, которая всплывает перед моим мысленным взором. Есть и еще одна, в русском горном шале, мужчина, который кричал, когда мы с Виктором и Лиамом разбирали его на части, кусочек за кусочком. Мужчина, которого я помогал резать, для нее. Для женщины, с которой он поступил несправедливо. На моих руках слишком много крови, чтобы они когда-нибудь прикоснулись к ней.

Я не заслуживаю удовольствия. Я не заслуживаю счастливого конца.

Она заслуживает.

САША

Я ДОМА.

Это первое, о чем я думаю, когда автомобиль едет по длинной, обсаженной деревьями аллее к особняку Виктора и Катерины. Я всегда находила его красивым: белый камень, тяжелые деревянные двери, ландшафтный дизайн вокруг фасада дома, ведущий к мощеной дорожке, и просторный внутренний двор. За ним находится еще более величественная собственность: сады, бассейн, спрятанный в более лесном ландшафте, похожий на грот, спрятанный от мира, а недалеко от него небольшой каменный коттедж, который давным-давно, в другое время, был домом садовника, а теперь является местом, где Макс останавливается, когда он здесь. До того, как я приехала сюда, это было практически постоянно, но в последние месяцы он все чаще курсирует между Бостоном и Нью-Йорком.

Он говорит, что это потому, что он посредник Виктора с ирландскими королями. Виктор, согласно тому, что я слышала и от Макса, и от Катерины, обычно слишком занят, чтобы уделять внимание каждой мелочи бизнеса, которую необходимо уладить с братьями Макгрегор. А Левин Волков, правая рука Виктора, в эти дни слишком занят управлением новыми предприятиями Виктора, в частности, его программой подготовки шпионов и наемных убийц, чтобы быть посредником, которым он был раньше. Итак, Макс, как человек, которому Виктор доверяет, взял на себя эту обязанность, чтобы быть полезным и отплатить Виктору за его защиту.

Защиту от чего, я точно не знаю. У Макса есть секреты, о которых он мне не рассказывает, хотя та кровавая ночь в России, на мой взгляд, связала нас крепче, чем когда-либо могли быть секреты. Но есть вещи, которых он тоже не знает обо мне, подробности, которые я утаила. Вещи, которые я не хочу, чтобы он мог себе представить. Кажется самовлюбленным думать, что он проводит больше времени в Бостоне из-за меня, чтобы избежать нашего сближения. В конце концов, прошел год, как говорит мой психотерапевт, если бы он хотел меня, если бы что-то должно было случиться, разве это уже не произошло бы?

Я знаю, что видела, как он смотрит на меня. Когда я впервые пришла сюда, все еще травмированная и контуженная после жестокого обращения со мной на складе, Макс смотрел на меня с тем, что я могу описать только как жалость. Я никогда не смогу забыть, как впервые увидела его за обеденным столом у Андреевых, через несколько дней после того, как меня привезли в дом Виктора, он сидел слева от Виктора, когда я помогала убирать посуду к ужину, до того, как я стала няней. До того, как я стала подругой Катерины. Тогда я не знала, что он был священником. Я ничего не знала о великолепном темноволосом мужчине, сидевшем за длинным деревянным обеденным столом, за исключением того, что, когда он на мгновение взглянул на меня, его яркие карие глаза сверкнули, и я почувствовала то, чего никогда раньше не испытывала. Покалывание по моей коже, прилив крови… и тут Виктор представил меня, произнес мое имя…Саша Федорова, своим глубоким голосом, и я увидела, как выражение лица Максимилиана Агости сменилось жалостью.

Я ненавидела это. Я не хотела, чтобы великолепный мужчина за столом Виктора жалел меня. Я не хотела ничьей жалости. Но потом он сказал:

— Приятно познакомиться с тобой, Саша Федорова. Я надеюсь, мы еще увидимся, — глубоким, культурным голосом с сильным итальянским акцентом, и его лицо смягчилось. Он на мгновение задержал на мне взгляд, и в нем больше не было жалости.

Позже я расспросила о нем Ольгу, тогдашнюю домработницу Виктора. Она прищелкнула языком, рассмеялась и сказала, чтобы я ничего не придумывала, что он когда-то был священником и до сих пор держится застегнутым на все пуговицы, когда дело касается женщин.

— Многие девушки, которые ведут здесь хозяйство у Андреевых, пытались, — сказала она со смешком. — Он не кладет глаз ни на одну из них. Лучше ничего не придумывать.

Но я снова и снова ловила взгляд Макса. Когда я начала помогать Катерине с детьми вместо того, чтобы вытирать пыль с каминов и накрывать на стол, я видела его чаще, чем раньше. Он был почти как член семьи. Если бы я не знала, что он никоим образом не связан с Виктором, я бы подумала, что он племянник или двоюродный брат, живущий тут. Он так легко вписался. Я тоже хотела вписаться в такое место, как будто я всегда принадлежала ему. Я никогда не знала, каково это.

Теперь я вписываюсь. Дом Катерины и Виктора больше не кажется местом, где я останавливаюсь. Это похоже на мой дом. Катерина превратилась из подозрительной жены моего владельца, ставшего работодателем, в кого-то, очень похожего на старшую сестру или тетю для меня, то, чего у меня никогда не было. Виктор, которого я давно простила, несмотря на опасения моего психотерапевта, относится ко мне так ласково и по-отечески, что я воспринимаю его как отца или дядю. Анику, Елену,