А потрепанная жизнью дешевая проститутка Катя-Пылесос уже совсем было отчаялась завлечь красивого, но уж больно робкого клиента, который давно клюнул на ее немые призывы, да все никак не решался сделать последний шаг. Но вот, кажется, созрел — выбрал место, чтобы совершить свое нехитрое мужское дело. Ну что ж, можно и в кустах, ей все равно, лишь бы платили. Конечно, в постели трахаться куда приятнее, кто бы сомневался, — тепло и мягко. Но ей такое счастье выпадало нечасто, все больше по подвалам. А в постели, если честно, и поспать-то не всегда удавалось. Такая вот сучья доля — живешь как собака и относятся к тебе так же. А ведь когда-то… Но об этом нельзя — табу.
А клиент-то весь дрожит. Еще бы! Столько маялся, бедняга, пока решился. Дома-то, наверное, жена ждет, приличная женщина, а вот, вишь ты, на сладенькое потянуло. Хотя в данном случае правильнее сказать «на мерзостное», усмехнулась Катя. А кобелям этим гребаным все едино — что цветник, что клоака, где ноги раздвинут, там и сладко.
Она успела до конца додумать эту горькую мысль и рухнула под ударом ножа, вошедшего прямо в сердце. А Леня еще долго колол и пинал бесчувственное тело — все боялся, что злобный монстр, принявший такое пакостное обличье, откроет очи и предстанет перед ним…
Эту жуткую ночь Зое не забыть никогда — отчаянно рыдающую Киру Владимировну и свое тупое оцепенение. Леню, гордого своей сокрушительной победой над вселенским злом. Окровавленный нож и плащ, который они по очереди стирали в ванне, а потом отмывали ботинки. Раннее утро, когда они обе, не сговариваясь, вдруг подумали об одном и том же — да это же все бред сумасшедшего, галлюцинации, сумрачные видения больного ума! Да разве ж их сын, их мальчик, их любимый мужчина, такой интеллигентный, тонкий, ранимый?! Да он не то что мухи, комара не обидит! Да разве же он мог бы…
Подхваченные этим спасительным откровением, они бросились в сквер у театра, чтобы воочию убедиться в своей правоте и давешней непростительной глупости. Но сквер был оцеплен милицией, у обочины стояла «скорая помощь», и лаяла, рвалась с поводка розыскная собака.
— Ну вот и все, — устало сказала Кира Владимировна. — Пойдем сдаваться.
— А как же?.. А что же?.. — залепетала Зоя. — А может быть, не найдут?
— Может, и не найдут, — согласилась Кира Владимировна. — А если завтра ему покажется, что именно ты воплощаешь в себе мировое зло — или я, или отец? В ком еще он увидит себе угрозу? Его надо лечить, Зоя. Он опасен для общества, как это ни горько сознавать…
Два года Зоя ездила к Лене в психиатрическую больницу специального типа. Он выходил к ней постаревший, толстый, одутловатый и глубоко безразличный ко всему на свете.
«Овощ! — с тоской думала она. — Настоящий овощ». Пора было признаться себе самой, что мужчины, которого она когда-то любила, давно уже нет и никогда, никогда больше не будет.
О невеселом времени, наступившем после выписки из больницы, не хотелось даже вспоминать. Эти годы вообще можно было вычеркнуть из жизни как несуществующие. В ее душе неумолимо зрело решение о разводе, потому что нельзя же было свою единственную и неповторимую, свою и так уже загубленную жизнь порушить окончательно и бесповоротно!
Роковые для Лени слова, многократно Зоей отрепетированные, так и не успели слететь с ее предательских уст, потому что однажды, вернувшись домой с работы, она увидела, что Леня повесился на потолочном крюке для люстры.
Какие чудовищные видения родились в его воспаленном мозгу и толкнули на этот отчаянный шаг, навсегда останется неразгаданной тайной.
Находиться в оскверненном жилище стало страшно до одури. И Зоя, продав однокомнатную квартиру, вернулась к матери в Жуковский. Нужно было налаживать свою новую счастливую жизнь, и времени на это отпускалось катастрофически мало.
Вера была, конечно, девушка принципиальная. Но во-первых, Зоя сама приняла Лешкину отставку, сказала, что видала его в гробу в белых тапочках, и снова гуляет с Артемом. Странное, между прочим, значение слова «гуляет» — в смысле крутит любовь. Тоже странно — «крутит» по отношению к любви. Но это так — лирическое отступление.
Вернемся к нашим баранам, то бишь к Лешке. Итак, во-первых, Зоя приняла его отставку. Во-вторых, Лешка упорно продолжает встречать-провожать ее, Веру, говорить о своих чувствах и смотреть «особенным» взглядом, что, кстати, наиболее убедительно. И наконец, в-третьих, он ей по-прежнему нравится, чего уж греха таить.
Но разве можно капитулировать вот так сразу, с бухты-барахты? То носилась со своей неприступностью как курица с яйцом, а то вдруг — нате вам, пожалуйста, — стала доступной? Нет, тут требуется какое-то стечение обстоятельств, особый случай. И случай этот не замедлил представиться.
Здесь надо сделать небольшое отступление и рассказать, что в раннем детстве Лешку дразнили Пингвином. Что уж тут сыграло роль — фамилия Пинигин, чрезмерная упитанность или походочка а-ля Чарли Чаплин, с которой самозабвенно боролась Татьяна Федоровна, — уже не вспомнить. Но оба они — и мать, и сын — дурацкое это прозвище ненавидели лютой ненавистью. С течением времени все эти глупости забылись, а если и вспоминались, то с легкой ностальгической улыбкой по давно минувшей безмятежной поре. Однако же именно этому незначительному, казалось бы, обстоятельству выпало сыграть существенную роль в зарождающихся чувствах наших героев и перевести их в новую фазу.
На дневное отделение юрфака МГУ Вера не прошла — не добрала одного балла, поступила на вечернее и стала работать помощником нотариуса. Лешка встречал ее после занятий и провожал до дома. Эта ежевечерняя, добровольно взятая на себя обязанность дорогого стоила.
В один из таких вечеров у перехода к метро «Университет» рядом с ними притормозили новенькие «Жигули». Водитель вышел, чтобы спросить дорогу, и вдруг обрадованно закричал:
— Пингвин! Леха! Вот это встреча! Ты что, тоже теперь в Москве ошиваешься? — и понимающе подмигнул в сторону Веры.
Вера деликатно отошла в сторонку, чтобы не мешать разговору старых друзей, и только потом, уже в электричке, вдруг вспомнив заинтересовавшее ее обстоятельство, спросила:
— А почему он назвал тебя Пингвином?
— Кто?
— Ну вот этот твой друг детства.
— Кого? Меня?
— Ну не меня же!
— Ах, это! — нашелся раздосадованный Лешка. — Да просто он знает, что у нас дома живет пингвин.
— Пингвин? — не поверила Вера.
— А что такого? Он, правда, уже старенький… и болеет. Боюсь, как бы не помер, — вдохновенно врал Лешка, понимая, что от мифического пингвина надо как-то правдоподобно избавляться.
