Ознакомительная версия.
– Вот. – Она робко пододвигает Бельскому привезенные бумаги и нерешительно добавляет: – Сюрприз.
Он долго, внимательно изучает напечатанный казенными фразами юридический текст, вчитываясь в каждую букву. Морщит лоб, хмурит брови, ухмыляется, вздыхает. Наконец откладывает документ, поднимает взгляд на Андреа и пытается изобразить того классического заключенного, которого она и ожидала увидеть: с подрагивающей верхней губой, цокающим языком, цепким, но при этом бегающим взглядом и нервно пульсирующими жилами на шее. Получается как-то фальшиво, Бельский сам это чувствует. Глаза становятся печальными, он вновь хватается за бумаги и произносит с горечью:
– Вот оно как, значит…
Андреа молчит, изучает сидящего напротив человека. Фраза не закончена, и она терпеливо ждет продолжения. Андреа знает, ее собеседник любит расставлять запятые, но всегда доходит до точки.
– Когда был свободный, молодой и здоровый, обивал пороги редакций с кипой свежеиспеченных стихов – был никому не интересен. А что сейчас? Оказался в формате? Стране необходимо показать, что даже зэки дружат с пером? Шикарный пиар-ход! Продуманная рекламная кампания, и акулы издательского бизнеса срубят на мне неплохие денежки.
Андреа спокойно выжидает окончания возмущенного монолога.
– Об авторе издатель не знает. Считает, что я ваш литературный агент. Так что напрасно вы… – она ищет подходящее слово, – расстраиваетесь.
– Извините, – буркает Бельский все еще недовольно. – Зачем вы приехали?
– Хотела познакомиться с тем, чьи интересы представляю.
– Познакомились?
Андреа ошарашена возникшей у осужденного злостью, приподнимается:
– Мне уйти?
– Сидите.
Она послушно опускается на табуретку, Бельский же, наоборот, вскакивает и начинает нервно, размашисто шагать из угла в угол. Андреа не может до конца понять, почему он не находит себе места, что им овладело: кипучая ярость или радостное возбуждение. Мужчина хватает со стола железную кружку с водой, выпивает залпом, падает на свое место, берет Андреа за руку и, до боли сжимая ей кисть, быстро говорит:
– Неужели правда? Я не понимаю. Я так долго ждал. Я даже не надеялся. Как вам удалось?
– Вы давно пишете? – остужает Андреа пыл собеседника.
– Давно. С юности.
– Кто вы?
– Вы ведь все равно узнаете. – Он отпускает ее руку и постукивает по столу кончиками пальцев.
Андреа сдержанно кивает.
– Конечно, – грустно ухмыляется Бельский, – раз вам удалось добраться сюда, то наверняка при желании вы легко отыщете способ заглянуть в мое дело.
– Вам бы этого не хотелось?
– Вы сделаете неправильные выводы.
– Если прочту материалы?
Кивок.
– Там неправда?
Кивок.
– Вы невиновны?
– Там я утверждаю как раз обратное.
Андреа ошарашенно смотрит на Бельского.
– Зачем?
– Вы действительно хотите знать?
– Хочу.
– Я расскажу, если вы пообещаете, что забудете об услышанном, выйдя за порог этой камеры. Хотя, – его взгляд теплеет, по лицу расползается широкая улыбка, – вам будет нелегко. Вы – правдолюб.
– С чего вы взяли?
– Вам понравились стихи, и вы решили, что они обязательно должны быть напечатаны. Конечно, борец за справедливость. Что, не так?
Не так, но Андреа соглашается. Пусть думает, как хочет, какая разница? Для нее вообще не имеет значения, что он совершил и почему. Стихи Бельского – отражение внутреннего мира Андреа, она никогда не поделится своей душой с миром, так пусть этот мир прочитает ее настроение на печатных страницах.
– Я постараюсь забыть, – обещает она.
Николай Антонович Бельский родился в подмосковном поселке. Родители его были интеллигентные люди. В недавнем прошлом москвичи, и мать, и отец занимали высокие посты на построенном в тридцати километрах от столицы машиностроительном заводе. Для тех, кто самозабвенно трудился на производстве отечественных двигателей, были построены новые двухэтажные многоквартирные дома. Однако инженеров, бухгалтеров, мастеров на предприятии можно было пересчитать по пальцам. У станков стояли простые люди, собранные из окрестных деревень. Многие рабочие жили в том же поселке, что и руководство завода, и маленький Коля, сын главного инженера, гонял в «казаки-разбойники» с детьми слесарей, наладчиков и токарей. Среди них было огромное количество замечательных, добрых, воспитанных, хороших людей, но были и такие, как Антонина Зотова – наладчица пятого разряда, через день прикладывавшаяся к бутылке и менявшая мужиков как перчатки.
В дочку этой самой горе-наладчицы, красавицу, но совсем не умницу Клаву, свою одноклассницу, Коля влюбился еще в начальной школе. Детская увлеченность с годами только окрепла, уступив место осознанному чувству. Девица же страсти Бельского не разделяла, но охотно позволяла себя любить и даже допустила на выпускном вечере к телу, которое, в чем молодой человек не сомневался, успели испробовать многие в поселке и за его пределами.
Николай все понимал, трезво оценивал предмет своих вожделений и ни на что особо не рассчитывал. Писал наивные возвышенные стихи, готовился, на радость родителям, поступать в московский Литературный институт. Там его страсть по всем законам и должна была бы угаснуть, если бы накануне отъезда Клава не явилась к нему домой и не объявила о своей беременности. Коля готов был в ту же секунду бежать в загс, но его родители, поговорив с потенциальной невесткой, поняли, что единственное, о чем мечтает разгульная девица, – это получить денег на аборт и вернуться к прежнему образу жизни.
Все могло бы взаимовыгодно разрешиться для обеих сторон, если бы вечером того же дня Клава не проболталась о сделке своей неуемной матери. Антонине же перспектива родства с начальством показалась весьма заманчивой. Собрав волю в кулак, она, оторвав от сердца заветные рубли, на которые можно было пить целый месяц, отправилась к Бельским, бросила смятые купюры в изумленное лицо Колиной матери и заявила, что если их ненаглядный сынок не женится на ее Клавке, она так ославит несостоявшихся родственничков, что руки им в поселке никто не подаст.
Пришлось идти на попятный, чему Николай обрадовался гораздо больше новоиспеченной невесты. Отложив мечты о светлом будущем советского поэта, он поступил в местное педагогическое училище. Клава сидела дома и делала вид, что заботится о малыше, которого назвали Гришей. Вернее, сначала, приструненная матерью, она действительно старалась подавить свою натуру, но вскоре после того, как сыну исполнился год, начала потихоньку погуливать. Первое время она все же старалась это делать тайно, но затем, пользуясь кротостью Николая и своей безнаказанностью, скрывать похождения перестала. Все вокруг – друзья, родители, знакомые – упрашивали Бельского опомниться, развестись, оставить Клаву. Но он отказывался, ссылался на благополучие ребенка, которому нужны папа и мама, а сам вспоминал те редкие мгновения, когда распутная жена, с разметавшимися по плечам и груди спутанными волосами, жарко шептала, не прекращая бешеной скачки: «Люблю тебя одного».
Ознакомительная версия.
