— Мир, Давыдов! Тем более что по условиям капитуляции я получила куда больше тебя.
Он тоже рассмеялся и быстро поцеловал ее в нос.
— Посмотрим!
Что он собирался смотреть, Катя не поняла, но на сердце у нее стало легко и весело. Что бы ни получилось у них сегодня, Ромка не даст ей об этом пожалеть — теперь она в этом не сомневалась. И не хотела портить сегодняшний вечер собственной неуверенностью и колебаниями.
Глава 23
И все же чем выше они оба поднимались по лестнице к Ромкиной квартире, тем сильнее ощущалась в их движениях и словах скованность. Кажется, они совершили ошибку, когда договорились о первой близости заранее, и то ли перегорели за последние сутки, то ли, напротив, перевозбудились. Наверное, лучше, когда такие вещи происходят спонтанно, когда страсть перекрывает любой здравый смысл, когда нет путей для отступления и совершенно невозможно остановиться, не получив желаемого. Сейчас же они вроде как знали, зачем сюда пришли, но не имели ни малейшего представления, что делать со своим знанием. И Катя снова лихорадочно искала способ рассеять ту неловкость, что они оба слишком явно ощущали, но выход на этот раз нашел Ромка.
— Я в душ, Катюх: надо смыть трудовой пот после матча, — проговорил он, скинув ботинки, и неопределенно махнул рукой, указав сразу и на кухню, и на зал. — А ты располагайся. Можешь телек включить или…
— Дай мне карандаш и бумагу, я пока набросаю, что в голову пришло, — улыбнулась она и сладко поцеловала его в губы. Рома чуть затянул поцелуй, потом довольно кивнул.
— С меня двойная оплата за работу в выходной, — заявил он, и Катя лукаво закусила губу.
— Я запомню, — негромко пообещала она, а потом прошмыгнула на кухню, чтобы расчистить себе место для рисования. Там, однако, был идеальный порядок — как будто в квартире никто не жил или как будто ее готовили к съемке перед сдачей. Катя удивленно огляделась вокруг, не зная, что и думать. Хотелось надеяться, что Ромка не разругался с отцом до такой степени, что тот решил выставить его из дома. Но ведь не скажет опять: он вообще ничего ей не говорит! «Мужчины не плачут». И не верят, что за них можно переживать.
— Держи, — Ромка, появившийся на кухне так тихо, что Катя даже вздрогнула от звука его голоса, положил на выскобленный стол альбом, механический карандаш и стирательную резинку. — А этого, — он обвел руками блестевшую кухню, — не пугайся: это на меня обиход напал. Съезжать я пока не собираюсь.
С этими словами он улыбнулся и отправился в ванную. Откуда он узнал Катины мысли, понять было невозможно: кажется, вслух она их все-таки не высказывала. Или Ромка по ее лицу читает? И о том, что она почти влюбилась в него, догадывается? Это было бы совсем уж…
В ванной зашумела вода, и Катя тут же забыла свои вопросы, потому что услужливое воображение не поскупилось на самые яркие краски для чудной картинки принимающего душ Ромки. Черт, черт, и никакая девичья скромность не потребовала немедля от нее избавиться! Нет, Кате слишком нравилось представлять мокрые черные волосы и смуглую кожу, по которой стекали струйки воды. Широкие плечи, узкие бедра, сильные руки, которые так крепко обнимали Катю, что было трудно дышать. И еще будут сегодня обнимать. И может быть… может, она коснется и кожи, и плеч, и бедер, если только не струсит, как уже пыталась. Если отпустит себя, откликнется, затянет Ромку в собственный жар, позволит ему то, что никому еще не позволяла и о чем мечтала в последние дни слишком часто. Они с Ромкой совсем одни, и только сами теперь могут все испортить. Но если все-таки рискнуть, попробовать, хотя бы начать… Ведь дальше рухнут и запреты, и сомнения; Катя знала, она уже прочувствовала это в Ромкиных объятиях и поцелуях. От них забываешь все на свете, и хочется все больше и больше, и даешь себе такую волю, потому что сопротивляться невозможно, и Катя хотела, хотела этих прикосновений, этого огня, этого познания…
Внизу живота вдруг затянуло так сильно, что стало даже больно. Катя тряхнула головой, отгоняя чудесные видения, чтобы не сдаться им окончательно и не выдать себя раньше времени. Все-таки Ромка — мужчина, и ему решать такие вещи. А Катя подчинится. И не обидится, даже если ее желание вдруг не совпадет с его. Как ни крути, а Ромка вполне мог говорить и о своей игре.
Она села за стол и раскрыла альбом. Несколько страниц были изрисованы детскими каракулями: очевидно, альбом остался после отъезда Лизы. Катя улыбнулась и неожиданно подумала, что если эти самые каракули суметь вписать в хоккейную форму, то Ромке наверняка будет приятно. Он любил младшую сестру, иначе не стал бы делать для нее игру и советоваться с ней относительно того, как та должна выглядеть. А значит, стоило попытаться воплотить Катину идею в жизнь. Но сначала — в любом случае — набросать хоть несколько силуэтов.
Это оказалось просто и сложно одновременно. Просто — потому, что сегодняшней игры было для Кати вполне довольно, чтобы запомнить основные положения тел игроков и переложить их на бумагу. Сложно — потому, что, доходя до лиц, она раз за разом рисовала Ромку. Тут же стирала, бралась за карандаш заново — и опять видела на бумаге знакомое лицо со столь привычной ухмылкой. Отчаявшись бороться с собой, Катя остановилась на пустых овалах, лишь обозначив шлемы и маски.
Теперь оставалось придумать, куда вписать Лизины закорючки, — но от этого дела ее отвлек вернувшийся Ромка. Он навис над Катей со спины, поставив руки на стол по обе стороны от нее, и она в секунду сбила дыхание от его близости. Какое уж тут рисование?
— Катюх, класс! — с читаемым восхищением в голосе произнес Ромка, но Катя уловила еще и легкую хрипотцу. Да-да, ту самую, что в последнее время так часто появлялась, смущая и одновременно волнуя. Интересно, Ромка в душе тоже о Кате думал? И о том, что скоро должно произойти? И представлял…
Живот снова затянуло, да так, что Катя зажмурилась от приступа. Это ей совсем уж не нравилось. Неужели и во время близости будет так же? Ну да, первый раз у девушек обычно болезненный, но не заранее же. Или тут страх виноват? Вперемешку с желанием? Ох, если признаться честно, то Катя об интимной жизни совсем ничего не знала.
— Кать? — раздался недоуменный Ромкин голос, и она со смущением поняла, что в своих мыслях пропустила какие-то его слова. Переспрашивать было стыдно, а потому Катя только погладила пальцем его по руке и, случайно зацепив один из кожаных браслетов, с удивлением поняла, что тот мокрый.
— Ты что, вообще их не снимаешь?
Рома покачал головой и прижался щекой к Катиному виску.
— Это обещания, Катюха, которые я еще не сдержал, — объяснил он, а она обхватила его за шею, не позволяя отдаляться, и чуть придушенно повторила:
— Обещания?
— Ну да, — он коснулся ее скулы губами. — Даешь себе обещание и завязываешь на запястье браслет. Не помню уже, откуда узнал про такой обычай, но он мне понравился.
У Кати сильно стучало сердце, но и любопытство не отступало. Уж больно хотелось воспользоваться Ромкиной откровенностью — он себе нечасто ее позволял.
— И какие обещания ты так заплел? — спросила она и тут же осеклась. — Если, конечно, не секрет.
— Да нет, не секрет, — легко отозвался Ромка. — Первый завязал на то, что обязательно вернусь в хоккей — его, кстати, уже снял. Второй — что поступлю на IT — надеюсь, он не перетрется раньше, чем это случится. Ну и остальное — по мелочи. Отлично стимулирует, между прочим.
Катя снова погладила его по запястью. Рома чуть напряженно следил за ней. До сих пор он почему-то был уверен, что Сорокина обязательно высмеет подобную традицию, а сейчас неожиданно показалось важным сказать ей правду. Пустить в свой мир. Открыть свою душу. Ведь не одной же физикой строятся отношения. А Рома не хотел Катю терять.
— А этот? — и не думая потешаться, спросила она и указала на единственный ярко-оранжевый браслет. Рома усмехнулся: следовало ожидать. Рыжая искусительница.
