подоконнике.
Долгожданный и внезапный стук в дверь пугает до слабости в коленях. Упираясь в стены, шаркаю в прихожую, колдую над замком, и на пороге, в квадрате пыльного света, возникает девушка Сороки.
— Привет! — едва не реву от облегчения и радости, и Ксю протягивает мне пакетик с логотипом кофейни.
— От нашего заведения… Привет! — Она шагает в прихожую, избавляется от обуви, вешает пиджак на крючок и остается в джинсах и топе. — Извини за вторжение. Постараюсь не задерживать и не грузить душеспасительными беседами. Пришла попросить прощения. И по возможности все объяснить.
— Ксю, я… — пробую вклиниться в ее заученную речь, но она тараторит, как заведенная:
— Неудобно получилось. Хотела поддержать тебя, но все вышло из-под контроля. Я много лет ни с кем вот так не откровенничала, но наши истории настолько похожи, что меня занесло на повороте. И ты… очень-очень напоминаешь мне кое-кого.
Я вздрагиваю. Ксю не может забыть взгляд Сороки, которым я наградила ее в кафе, бьется над нелогичной невозможной загадкой, изводится и не спит ночами — поэтому она здесь.
— Хватит оправдываться! Это я влезла не в свое дело. — Сторонюсь и приглашаю ее к столу, где в ожидании притаились пиалы и корзинка с печеньем. — После аварии я стала настоящим психом. Удивительно, что все еще находятся люди, готовые меня терпеть.
— Не скромничай… Если бы это соответствовало действительности, я бы не пришла.
Ксю проходит на кухню, наполняет кастрюлю ледяной водой, щелкает зажигалкой у конфорки. Засыпает коричневый порошок, и спустя несколько минут над эмалированной кромкой вздымается крепкая ароматная пена.
На правах помощницы подаю Ксю заляпанную прихватку, подношу пиалы, обжигаясь, расставляю их на салфетки и удовлетворенно занимаю скрипучий табурет. Ксю устраивается напротив.
— Отлично выглядишь! — В ее тоне нет обиды, лишь участие, навсегда разрушившее стену моего отчуждения. — Неужели жизнь налаживается?
Дую на горячий напиток, заливаюсь краской и киваю:
— Ну… да. Жизнь определенно налаживается.
Ксю улыбается. Эта улыбка и сияющие изумрудные омуты в обрамлении густых ресниц убийственно прекрасны. Навсегда сгинувшее сердце Сороки оживает, бьется как сумасшедшее, обливается нежностью и печалью. Солнце жарит на полную мощь, играет в русых волосах Ксю, обращая их в золото.
Я все еще вижу ее глазами Сороки… И в его сне она была другой.
Меня сковывает болезненное отчаяние, горькое разочарование, злость, тупое бессилие… Те же чувства, что отравляли душу во время разговоров с Ником, так и не ставшим величайшим чуваком на земле.
Припоминаю все его и ее оговорки, намеки и полутона и задыхаюсь от прозрения — Ксю притворяется!
Она кажется самодостаточной и искренней, прячется за маской благополучия и спокойствия, но тоже увязла в непроходимом болоте. Безысходность, уничтожающая Ника, точит и ее.
Она должна была стать счастливой, но не стала… Веселый человек, неожиданно для всех вскрывший вены — это ее возможная судьба!
Пиала падает из ослабевших рук и царапает донышком столешницу. Перехватываю ее у самого края, прихожу в себя и ошарашено смотрю на Ксю.
— Дай угадаю. Паша ответил? — Она прищуривается, достает из пачки сигарету, и пространство кухни наполняется едким дымом. — Обещай, что не откажешь этому мальчишке. И, раз уж я здесь, давай начистоту. Признайся, это ведь Ник попросил тебя поговорить со мной?
В ее чертах проступает резкость, а я мучительно закашливаюсь.
— Ксю, мы не настолько хорошо знакомы, чтобы он просил меня об одолжении! Он всего лишь парень, который набил мне тату.
— Свой собственный эскиз! Не отпирайся, ты ведь специально устроилась в кафе? — Я улавливаю ее испуг, замешательство, сомнения и надежду. — Ну, и как у него дела?
Нестерпимо яркий летний вечер за ее худыми плечами затуманивается, тоска Сороки рвется наружу, я не должна врать ей, но не нахожу нужных фраз…
Голос срывается:
— Неплохо. Наверное… То есть… он в порядке!
Получив подтверждение своих подозрений, Ксю беспощадно плющит окурок.
— Не представляю, что он тебе наплел, но передай ему, что ничего не изменилось. Давай, осуждай меня. Это справедливо! — Я открываю рот, чтобы возразить, но замечаю ее слезы и затыкаюсь. — Когда я снова встретила Ника, он был на дне. Я, в общем-то, тоже… — Она водит пальцем по выпуклым бокам пиалы. — Каждое утро заставляла себя просыпаться и жить. Ник заканчивал курс реабилитации в рехабе, где я пропадала все время. В терапию подопечных входили занятия общественно полезным трудом, беседы с психологами, священниками и соскочившими наркоманами. Но к таким, как Ник, волонтеров подпускали только на стадии стойкой ремиссии — чтобы, не дай Бог, не поддались на уговоры и не передали дозу… Я слышала, что в группе самых трудных есть отбитый парень, способный умозаключениями загнать любого профессионала в тупик, но даже предположить не могла, что это Ник. Мы столкнулись случайно — он брел по территории, я бежала в дальний корпус по поручению врача. Я едва устояла на ногах, а он изменился в лице. Я не сразу узнала его, но мир мгновенно обрел краски. Потому что… Ник был частью безоблачного прошлого. Лучшим другом Сороки. Он был и моим другом. Мы обнялись. А потом… разрыдались. — Ксю стирает ладонью борозды потекшей туши и шумно вздыхает. — Нам было легко вдвоем. Всегда. Два чертовых года мы загибались, и встреча показалась чудом. Мы тайком гуляли по затерянным между старыми корпусами дорожкам, говорили ни о чем и обо всем, подолгу молчали, сидя на лавочке… Рядом с Ником боль отпускала. Получалось дышать. Можешь не верить, но… не было никакой интрижки! Ник стал моим спасением. Он твердо решил завязать, а я задалась целью помочь ему. А это… случилось всего раз. После выписки Ник пригласил меня в Озерки, навалились воспоминания… В тот день нам было особенно плохо, и я поддалась порыву. Конечно, так утешают друг друга только моральные уроды, но я и не претендую на святость…
Натужно гудит холодильник, назойливо шипит соседское радио, во дворе горланят дети. Ксю нервно постукивает маникюром по пластику стола и кусает губы. Я плачу вместе с ней.
Четыре недели назад самобичевание чуть не столкнуло в бездну и меня.
Она наклоняет пиалу, наблюдает за кофейной гущей и задумчиво продолжает:
— Воспитывалась я в строгости, но всегда являлась источником неприятностей. Сама посуди — разноцветные патлы, колокольчики в косах, увлечение панк-роком, странные друзья… Парень — неформал, травля, избиение, его страшная смерть, суд, угрозы, новый переезд…
