теперь улыбка до ушей.
У меня даже слов не находится после услышанного. Это меня Толя содержал? Меня? А ничего что он в моей квартире жил? Ничего, что заработанные деньги в большей части тратились на саму Екатерину Павловну? Это я молчу о том, кто кому изменил.
— Не смейте меня оскорблять. Не вам меня судить и тем более к совести взывать. Ваш сын поступил со мной как последняя сволочь, но я не обязана ни слезами умываться, ни возвращаться к нему потому, что вам так хочется.
Я вижу, что во взгляде бывшей свекрови то и дело вспыхивает злость.
Ей на каждое мое слово хочется ответить колкостью. Но она дослушивает. Потом же расплывается в улыбке и начинает смеется, показывая что мои слова ее но капли не задели.
В этом время наконец-то приносят мой заказ — четыре коробочки.
Свекровь внимательно следит, как их ставят на прилавок, а потом жестом руки отправляет прочь освободившуюся продавщицу. Конечно, зачем ей торты если на десерт она всегда предпочитала пить мою кровь?
— Ты бы не налегала на сладкое, дорогуша, — она проходится по мне оценивающим взглядом. — А то ты и так далека от эталона, а как растолстеешь… Кому ты нужна будешь с ужасными зубами, спасательным кругом вокруг талии и не пойми от кого нагулянным ребенком?
Сейчас я слишком ранима, чтобы реагировать трезво. В голове, как назло, ни одного достойного ответа. Горло сжимается из-за слез обиды.
Я не сделала ни ей, ни ее сыну ничего плохого. Была хорошей девушкой Толе, старалась поддерживать тёплые отношения с его мамой, подарки передавала, в гости звала, а она позволяет себе меня так оскорблять.
Екатерина Павловна с удовольствием садиста ждет моего ответа, но отвечать мне не приходится.
— Ксения, мы можем ехать? — раздаётся за спиной голос Леона и я замираю, вытянувшись по струнке.
Леон становится рядом, прикасается к моей пояснице. Сначала просто гладит, а потом тянет на себя, прижимая к своему боку.
Сердце снова заводится. Уж не знаю, из-за его близости или потому, что я внезапно чувствую себя не беспомощной. Защищенной.
— Да, можем. Мой заказ готов.
Я беру в руки одну из коробок. Остальные три пальцами сжимает Леон.
— А вы, простите?.. Это кто-то из твоих знакомых, Ксюш? Почему не знакомишь? — Он проезжается взглядом по женщине и спокойно ждет ответа, смотря в её лицо.
Екатерина Павловна тоже его оценивает. И по мере того, как делает это, скисает…
Уже не выглядит такой высокомерной. И надо мной уже вряд ли горит желанием глумиться.
— Я — бывшая свекровь Ксении.
Произносит так, словно это не утративший актуальность факт биографии, а дворянский титул.
— Вы хотели сказать несостоявшаяся свекровь? — спрашивает Леон, подчеркивая тот факт, что знаком с деталями моего прошлого очень хорошо.
— До недавних пор я сожалела, что у Ксении и Анатолия не сложилось, но теперь… Няньчиться с чужим довеском — незавидная судьба для мужчины…
Она бьет очень точно. Если бы Леон был моим мужчиной и не знал, что я беременна, правда от матери бывшего стала бы финалом наших отношений, а она хотела бы именно этого.
Я чувствую, как поглаживающие мою кожу пальцы Леона на пару секунд замирают, а потом возобновляют движение. Он улыбается, склоняет голову, взгляд по-прежнему не отводит:
— В потере прекрасной невестки вы можете винить только себя. Воспитали бы сына нормально — уже нянчили бы своих внуков, а так вам остается разве что с завистью следить за тем, как Ксения строит семью уже не с вашим инфантильным неудачником.
Право ответить Екатерине Павловне Леон не дает.
Он осторожно разворачивает меня и подталкивает в сторону касс.
Я же снова поглаживаю живот, тайком подглядываю на Леона, и не могу сдержать улыбку.
— Спасибо, - говорю, когда мы с Леоном оказываемся в машине. На него не смотрю, прижимаю к себе коробочку с тортом и делаю вид, что мне безумно интересно разглядывание фасада супермаркета.
— Знаешь, мне кажется твой бывший сделал тебе одолжение, бросив у алтаря. Тебе не придется до конца жизни терпеть эту выдру, - как бы между прочим произносит Вересов, вызывая у меня легкую улыбку.
Он выезжает со стоянки, включает негромко музыку, и везет меня домой. Если прикрыть веки, то можно мысленно вернуться на несколько недель назад. Когда между нами зарождалось хрупкое доверие и тепло.
— Приехали, — Леон прикасается к моему плечу и я резко выныриваю из сна. По дороге меня успело закачать и я задремала.
Леон поднимается вместе со мной в лифте. Я не возражаю. Мы молчим, как и прежде. Между нами все еще чувствуется напряжение. Я достаю с сумочки ключи, отпираю дверь. Потом протягиваю руку к мужчине, безмолвно прося отдать мне мои тортики, и как бы намекая, что за порог его не впущу.
Леон смотрит на мою ладонь, потом скользит взглядом к моему лицу. Мнется. Кажется, хочет что-то сказать, но не решается.
— Ты держишь в заложниках мои торты? – решаю пошутить, но юмор выходит плоским.
— Дело в том… я хотел тебя попросить кое о чем, Ксюша. Ты ведь помнишь Ярового?
— Еще бы мне его не помнить. Ты же хотел подсунуть меня ему, — злюсь, потому что он решил судя по всему о делах поговорить.
Леону мои слова не нравятся.
— Он требует, чтобы общим проектом руководила ты. Я не мог ему сказать, что ты у нас не работаешь и…
— Под «я у вас не работаю» ты имел ввиду, что уволил меня?
Леон криво усмехается.
— В общем, не могла бы ты мне разрешить сфотографировать твою руку. Ну, и наверное лицо тоже.
— Что?
— Я сказал, что ты на больничном, потому что у тебя перелом. Он не поверил. Требует личной встречи с тобой. Поэтому я хотел предоставить ему доказательство.
— Господи, — зло выдыхаю, собираясь принести в жертву свои торты. Разворачиваюсь, но мне не хватает ловкости, чтобы закрыть перед носом Леона дверь.
Он подпирает дверь носком, свободной рукой хватает меня за рукав.
— Да погоди ты.
— Та-а-ак, что здесь происходит-то? — за спиной слышится голос Ирки и я съеживаюсь.
Без скандалов не обойтись.
Леон отпускает меня, оборачивается на голос. Ирка внимательно его рассматривает, не скрывая свой интерес.
— А это разве не наш горе-папашка? — хмурится, переведя на меня взгляд, полный недоумения.
Вопросов
