У меня странные отношения с родителями. Напряженные, вероятно, является лучшим описанием. Они мои родители, и я люблю их, несмотря на недостатки. Они дали мне жизнь. И хорошо меня воспитали. Они научили меня морали и ценностям, и я никогда ни в чем не нуждалась. Они могут не поддерживать многие мои решения; с другой стороны, я не обязательно поддерживаю их, так что, думаю, это справедливо.
Но в нашей семейной динамике чего-то не хватает, и мне всегда было трудно понять, чего именно. Это не любовь. Они любят меня. Я почти уверена, что мой папа отдал бы за меня свою жизнь. Моя мама? Она могла бы, но я бы не поставила на это свою пекарню. Думаю, может быть, дело в том, что они обычно ставят себя на первое место. Их желания. Их цели. Их друзья. Их дело. Их благотворительные организации. Мы всегда были запоздалой мыслью.
По крайней мере, так я себя чувствую. Однако Джиллиан смотрит на вещи по-другому, чем я. В детстве она была подлизой. Да и сейчас все еще такая. Думаю, именно поэтому у нее с ними лучше отношения, чем у меня, особенно с моей матерью. Она умеет угождать. Она преклонялась перед ними там, где я бунтовала. Если бы они хотели, чтобы она пошла налево, та бы с радостью пошла. Никаких вопросов не задавалось. Но я? Я бы десять минут спорила о неблагоразумии идти налево. Почему не прямо, не назад, не вперед, не вверх, не вниз или не вбок? И вообще, зачем идти? Это приводило мою мать в ярость. Папа, с другой стороны, думал, что это сделает меня подкованной в бизнесе.
И так оно и есть. Просто это не тот бизнес, который он хотел для меня, а именно, управлять его компанией. Когда я была маленькой, то представляла себя у руля. Мы даже говорили об этом. Я навещала папу в его большом угловом кабинете, сидя за его огромным столом в огромном кресле. Он выглядел таким важным. Звучал так авторитетно. Он говорил — люди реагировали. Я хотела этого. Уважения. Власти.
Но все изменилось, когда Киллиан вернулся. Только он вернулся не за мной, а ради Джиллиан. Ради моего отца. Ради другой жизни, в которой не было меня. И только мазохистка стала бы ежедневно подвергать себя работе со своим бывшим любовником, ставшим шурином. Никогда не забуду свой разговор с папой в тот день, когда я подала заявление об отставке. Он доставил мне немало хлопот, оспаривая мой выбор, но в конце концов согласился. Он знал, какой упрямой я могу быть, когда чего-то хочу. Он хорошо меня обучил.
Две недели спустя я вышла из ДеСото Констракшн Индастрис с тяжелым сердцем, но с невесомой душой. Позже я рассказала папе, что пекарня была моей давней мечтой, хотя на самом деле это было спонтанное решение, как только мой полный ненависти взгляд упал на руку моей сестры, переплетенную с рукой Киллиана.
— Эй. — Упомянутая рука кружит вокруг моей. Пальцы Киллиана скользят к моей ладони и сжимают. Я не отстраняюсь. Знаю… Я все еще слишком слаба, когда дело касается его. — Ты ведь знаешь, что дьявол, вероятно, вышвыривает его, пока мы разговариваем, из-за всего того горя, которое твой отец причиняет ему прямо сейчас, не так ли?
Я слегка фыркаю, вытирая водопад слез.
— Наверное, ты прав, — вру я.
Страх застывает как гигантский камень в глубине моей души. Мой отец скоро умрет. Я видела это по их лицам там, в отделении скорой помощи Дасти Фаллс. Это было сострадание. Сочувствие. Когда они увидели бледность его кожи, то так же, как и я, поняли, что мы планируем похороны в ближайшие двадцать четыре часа.
— Я еще не готова потерять его. — У меня перехватывает дыхание от всхлипа.
— Знаю, — мягко говорит он. Киллиан понимает наши сложные отношения с родителями лучше, чем кто-либо, за исключением, может быть, Кэла.
Откидываясь назад, он увлекает меня за собой, закидывая руку мне на плечо. Диван, на котором мы находимся, позволяет его бедру плотно прилегать к моему. При любых нормальных обстоятельствах это было бы приемлемо: мой шурин платонически утешает меня в трудную минуту. Но мы не нормальные. И наше прошлое совсем не платоническое. Это неправильно, но я позволяю ему нежно обнимать меня. Наклоняюсь к нему. Кладу голову ему на плечо. Сжимаю одну руку своей. Мне нужен якорь, и прямо сейчас он им является.
— Все будет хорошо, Мелкая.
Я не отвечаю. Понимаю, что он просто успокаивает меня. Это фраза, используемая во время кризиса. То, что все хотят услышать. То, что люди говорят, потому что больше нечего сказать. Так что мы замолкаем. И не двигаемся, за исключением наших вдохов, которые теперь синхронизированы друг с другом. Я напрягаюсь, когда он шепчет.
— Знаю, что это делает меня задницей, Маверик, но, черт возьми, так приятно снова держать тебя в своих объятиях. Независимо от обстоятельств.
Чувство вины захлестывает меня, заставляя мою кожу покалывать, а лицо пылать. Я оцениваю, как его пальцы легко скользят вверх и вниз по моей руке, ощущаю неповторимый запах леса и Киллиана, его тело рядом со мной, и понимаю, что не скучаю по этому так сильно, как думала. Я жажду Кэла прямо сейчас больше, чем воздуха.
— Киллиан… — я пытаюсь отстраниться, но его хватка усиливается.
— Не надо. Еще несколько минут. Пожалуйста.
Я не могу. Не могу так поступить с Кэлом после всего, что он для меня делает. Это нечестно. По отношению к нему. По отношению ко мне. По отношению к нам.
Я вырываюсь, когда чувствую тяжесть взгляда моего мужа.
О, черт.
Я могу только представить, как мы выглядим, обвившись друг вокруг друга. Поднимаю глаза и вижу, что его обжигающе-ненавистный взгляд направлен не на меня, а на брата.
— Кэл, — кричу я, вскакивая и бросаясь в его объятия. Руки обвиваются вокруг меня, но они жесткие и холодные. Объятие кажется вынужденным. Это разрывает душу. Я начинаю всхлипывать, и он смягчается. Затем прижимает меня к себе. Одна ладонь обхватывает мою голову, а другая талию. Я обвиваю ногами его талию, и он несет меня через комнату ожидания, прежде чем опуститься на стул, все еще держа меня у себя на коленях.
— Что они сказали? — резко спрашивает он, но я игнорирую его.
— Это ничего не значит, — уверяю я его. — Я плакала. Он просто утешал меня, вот и все.
— Я не хочу говорить о Киллиане, Маверик. Расскажи мне о своем отце.
Я отодвигаюсь достаточно, чтобы посмотреть ему прямо в глаза. Обвивая руками его шею, я зарываюсь пальцами в его волосы.
— Я люблю тебя. Тебя, Кэл. Пожалуйста, не сомневайся в этом.
Его веки кажутся тяжелыми, когда медленно закрываются. Он облизывает губы. Немного гнева уходит, но я вижу, что он все еще кипит, превращая внешние края его радужки в темный шоколад.
— Твой отец.
Я с трудом сглатываю этот толстый комок, который теперь стоит у меня в горле.
Он не хочет говорить о том, что видел? Прекрасно. В любом случае, сейчас не время и не место.
Но я устала танцевать вокруг него. Мы собираемся поговорить об этом скорее раньше, чем позже. Тогда мы изгоним Киллиана раз и навсегда.
— У него был обширный сердечный приступ. Он без сознания с тех пор, как скорая помощь забрала его из офиса. Они забрали его на операцию в ту же секунду, как мы сюда приехали. Это нехорошо, Кэл. Мы даже не успели попрощаться, — задыхаюсь я.
Его лицо вытягивается, и он тихо и искренне говорит.
— Мне жаль, Лебедь.
В этот момент я слышу, как произносят имя моей матери. Я оглядываюсь и вижу ее и Киллиана рядом с ней, стоящего перед джентльменом с сединой в волосах в зеленой форме и длинном белом халате. Его руки засунуты в карманы. Его плечи поникли. Уставший доктор стоит рядом с человеком, которого нельзя не заметить.
Священник.
О Боже, нет.
И тут моя мать вскрикивает. Это пронзительный звук, который я никогда не забуду.
У нее подгибаются ноги.
Киллиан ловит ее.
Мое зрение затуманивается.
Рыдание вырывается откуда-то из глубины меня.
Мой муж держит меня, пока жизнь, какой я ее знаю, разбивается вдребезги вокруг меня.
Моего отца больше нет.
