крошка…
Я взвыла и оттолкнула ее от себя с такой силой, что она упала на пол.
– Лжешь! Ты лжешь мне! Я его чувствую! Слышишь?! Я чувствую, что он жив…Покажите мне его! Принесите мне моего сына! Я не верю ни единому твоему слову!
И мне принесли тельце, завернутое в белую простыню. В этот момент я сама умерла. Мертвее не бывает. Меня сковало таким холодом, от которого каждый вздох походил на стон мучительной боли. Мой малыш. Почему?! Почему именно он? Чем он провинился перед тобой, Боже? За что ты забрал его у меня? Зачем позволил ему страдать…или это ты меня так страшно наказал?!
Я не хотела смотреть на личико Вадички испорченное сыпью. Я хотела запомнить его таким, каким видела последний раз. Больше я не произнесла ни слова. Я заперлась в келье с маленьким гробом и впустила туда монахов только утром. Мне нужно было время попрощаться с ребенком…нет, не осознать и не принять жуткую потерю, а попрощаться и прижать к себе в последний раз.
Моего малыша закопали с другой стороны Храма. Там, где хоронят раскаявшихся грешников. Над моим сыном не пели молитвы потому что он не был крещен. Его просто опустили в могилу, присыпали мерзлой землей и положили сверху на холмик белые цветы.
Я так и не ушла оттуда. Осталась там и лежала в снегу, напевая колыбельную и перебирая лепестки мертвых цветов пальцами. От боли мне казалось, что я онемела и не могу пошевелиться. Не могу…да и не хочу. Теперь мое место именно здесь. Какая насмешка судьбы! Я все же вернулась в Храм. Может быть, если бы приняла свою судьбу изначально, не потеряла бы так много, что теперь от этих потерь превратилась сама в живого мертвеца.
Не уберегла я нашего сына, Ману…наказал меня Бог или другие жуткие силы. Отобрал самое ценное и дорогое. И тебя отобрал. Нечего мне больше сказать тебе в свое оправдание. Проклинай и забудь меня. Не смей никогда меня прощать. Выкинь из своего сердца. Я останусь здесь. С моим мальчиком навечно. Буду петь ему колыбельные и приносить венки каждый день. Мой собственный голос разносился в воздухе эхом, плутал между деревьями и путался в свежих и засохших венках, улетал далеко к небу и звездам.
Тихон осторожно прикрыл двери кельи и посмотрел на Ларису, которая ворковала над ребенком и что-то тихо напевала. Он вытер тыльной стороной ладони пот со лба и медленно выдохнул. Вот и хорошо. Пусть так. Пусть поет и щебечет. Он бы не вынес, если бы она плакала и кричала…как та несчастная, которая билась у могилы ребенка несколько дней назад.
Их с Ларисой ребенка, которого унес туберкулез. Это его вина…Тихона. Он принес на своей одежде болезнь недоношенному младенцу. Ни один врач не помог, угасал их маленький Егорка, которого монахи даже отпеть не могли потому что не покрестили. Измотанная бессонными ночами Лариса уснула и не заметила, как их сын перестал дышать. Тихон в ужасе смотрел на мертвого ребенка и понимал, что не переживет его жена горя такого, совсем с ума сойдет, на тень станет похожа, а то и руки на себя наложит. Она и так кричала, что в Храме зло живет, и всюду свечи зажигала, молясь Богу и изгоняя Дьявола из своей кельи. Не посмел тронуть Егора, к двери попятился. Пусть до утра с ней полежит. Не может он отнять у матери дитя.
В ту страшную ночь отец Антон привез женщину с новорожденным младенцем…Димитрий тогда позвал Тихона к себе и дал указ, пока врача ждут, отродье придушить, и так не жилец он. Орет все время и слишком слаб. А Тихон не смог…к малышу подошел, и так он на Егорку похож был. Такой же хрупкий, маленький. Поменял он младенцев. Жене этого принес, а своего несчастного сына подложил в колыбель к приезжей.
Когда Ольга кричала и выла, как раненое животное, в своей келье, он, стиснув зубы, смотрел, как его родная Ларисочка мальчика в руки взяла и к груди приложила с радостным криком, что наконец-то их Егор кушает.
«Посмотри, Тихон, он выздоровел. Такой голодный. Словно только и ждал, когда на ручки его возьму. Мои молитвы помогли. Зло ушло от нас, и Господь сжалился над нами. Теперь мы точно счастливы будем».
Тихон кивал и старался дрожь во всем теле унять. Правильно он сделал. Все верно. Благое это дело – ребенка от смерти спасти, и Лариса его счастлива будет. На все воля Господа. Значит так суждено было. Женщина та молодая еще родит себе сильных детей. Может быть. А вот у них с Ларисой детей больше не будет.
За несколько дней жена его ожила вся, преобразилась. Малышу песни поет. Красивая такая, неземная…а он…пусть простит ему Бог грех лжи. Он научится любить этого ребенка, как своего собственного.
Только иногда, как Ольгу, блуждающую возле могил во всем черном увидит, в венке из цветов мертвых, напевающую свою жуткую колыбельную, так и вздрогнет от ужаса содеянного и снова на Ларису свою счастливую смотрит, качающую ребенка той, у кого они это счастье отняли.
Конец второй книги
