Думаю, он почувствовал мое удовольствие и принял решение в будущем не доставлять мне ничего подобного. Он уже интуитивно постиг, что привязанность — пусть всего лишь к водяному пистолету — делает его уязвимым. Поскольку я могла отнять у него все, чего он захотел бы, малейшее желание превращалось в слабость. И словно в соответствии с этим прозрением он бросил маску на пол и рассеянно отшвырнул своей кроссовкой, сломав несколько зубов. Я не думаю, что он был таким не по летам развитым мальчиком — таким монстром, — что к четырем с половиной годам поборол все свои земные желания. Он все еще хотел вернуть свой водяной пистолет. Однако будущее докажет, что безразличие — разрушительное оружие.
Когда мы приехали, дом показался мне еще более безобразным, чем я его помнила, и я подумала, смогу ли пережить ночь, не расплакавшись. Я выпрыгнула из машины. Кевин уже научился отстегиваться сам и презирал помощь. Он поставил ноги на подножку, чтобы я не смогла закрыть дверь.
— Отдай мне мой пистолет. — Не жалобное нытье, а ультиматум. Второго шанса у меня не будет.
— Кевин, ты подонок, — беззлобно сказала я, подхватывая его под мышки и ставя на землю. — Никаких игрушек для подонков. — Мне стало весело. Оказывается, можно наслаждаться родительским статусом.
Водяной пистолет подтекал, поэтому я не стала запихивать его обратно в сумку. Когда рабочие начали разгружать фургон,
Кевин последовал за мной на кухню. Я взгромоздилась на рабочий стол и кончиками пальцев подтолкнула водяной пистолет на верхушку подвесных шкафчиков.
Затем мне пришлось указывать рабочим, что куда нести, и я вернулась на кухню только через двадцать минут.
— Не шевелись, мистер, — сказала я. — Замри!
Кевин водрузил одну коробку на две другие. Получилась лестница к рабочему столу, куда кто-то из рабочих поставил ящик с посудой, создав еще одну ступеньку. Однако, прежде чем карабкаться на сами полки, Кевин дождался звука моих приближающихся шагов. (По кодексу Кевина, непослушание без свидетелей — расточительство.) Когда я вошла на кухню, его кроссовки уже переместились на три ступеньки вверх. Его левая рука цеплялась за верхний край дрожащей дверцы буфета, а правая парила в двух дюймах от его водяного пистолета. Зря я кричала «Замри!». Он уже позировал, как будто кто-то собирался его фотографировать.
— Франклин! — взревела я. — Пожалуйста, подойди! Немедленно! — Мне не хватало роста, чтобы спустить Кевина на пол, и я просто стояла, готовая подхватить его, если он соскользнет. Наши взгляды встретились. В его глазах светилось что-то... то ли гордость, то ли ликование, то ли жалость. «Боже мой, — подумала я. — Ему всего четыре года, а он уже побеждает».
— Эй, парень! — Кевин успел схватить пистолет, прежде чем ты спустил его на пол, посмеиваясь. Франклин, у тебя были такие красивые руки. — Ты учишься летать, малыш!
— Кевин вел себя очень, очень плохо! — прошипела я. — Теперь мы отберем этот пистолет очень, очень, очень надолго!
— Да брось, он его заработал, правда, парень? Господи, такое восхождение требует мужества. Ты настоящая маленькая обезьянка, правда?
Тень пробежала по лицу Кевина. Наверное, он решил, что ты говоришь с ним свысока, но в данном случае снисходительность служила его целям.
— Я маленькая обезьянка, — сказал Кевин без всякого выражения и вышел из кухни, размахивая водяным пистолетом с высокомерной беспечностью, которая лично у меня ассоциировалась с воздушными пиратами.
— Ты меня унизил.
— Ева, переезд и нам тяжело пережить, а для детей это травма. Отпусти вожжи. Послушай, у меня плохие новости о твоем кресле-качалке...
Следующим вечером к нашему праздничному ужину по случаю новоселья мы купили стейки, а я надела любимое платье в восточном стиле, белое, с белой же вышивкой, купленное в Тель-Авиве. Тем же вечером Кевин научился заправлять свой водяной пистолет виноградным соком. Тебе это показалось смешным.
Дом сопротивлялся мне всеми фибрами своей души, как и я сопротивлялась ему. Ничто никуда не влезало. Там было так мало прямых углов, что простой комод, запихнутый в угол, всегда оставлял неуклюжий треугольник незаполненного пространства. Моя старая мебель отлично смотрелась в лофте Трибеки: исцарапанный, ручной работы ящик для игрушек, расстроенное детское пианино, удобный, мягкий диван, из подушек которого высыпаются перья. Я жалела эти вещи так же, как жалела бы неотесанных, но добросердечных школьных приятелей из Расина на вечеринке, кишащей нью-йоркскими острословами и модниками вроде Эйлин и Белмонта.
То же самое и с кухонной утварью: на сверкающих рабочих поверхностях из зеленого мрамора мой миксер сороковых годов казался грязным и чужеродным. Позже ты пришел домой с похожим на пулю кухонным комбайном, и я, как под дулом пистолета, отнесла древний миксер в Армию спасения. Когда я распаковала свои помятые и исцарапанные алюминиевые кастрюли и сковородки с отваливающимися ручками, склеенными изоляционной лентой, создалось впечатление, что в дом, богатые хозяева которого улетели в Рио, забрел бездомный. Кастрюли и сковородки отправились в помойку, а ты нашел в «Мейсисе» модный, красный, эмалированный комплект. Я прежде никогда не замечала, какой непривлекательной стала моя старая утварь, хотя, пожалуй, мне нравилось это не замечать.
Одним словом, может, я и была богатой, но у меня никогда не было много имущества, и, за исключением шелковых штор из Юго-Восточной Азии, нескольких резных орнаментов из Западной Африки и армянских ковров от моего дяди, мы с пугающей быстротой избавились от осколков моей старой жизни в Трибеке. Даже заграничные вещи приобрели ауру подделок, словно были найдены на дорогой распродаже.
Поскольку наше эстетическое преображение совпало с моим годичным отпуском в НОК, мне казалось, что я исчезаю без следа.
Вот почему убранство личного кабинета было для меня так важно. Я сознаю, что для тебя тот инцидент олицетворяет мою нетерпимость, мою непреклонность, мое нежелание делать скидки на нежный возраст. Однако для меня это значит совсем другое.
Для своего кабинета я выбрала единственную комнату в доме, через которую не прорастало ни одно дерево, в которой было всего лишь одно окно в крыше, и она была почти прямоугольной, несомненно спроектированной последней, когда — благодарение Богу — у нашей пары, строившей дом мечты, иссякли яркие идеи. Большинство людей сочло бы гнусностью оклеивание обоями роскошных деревянных панелей, но мы тонули в тике, и мне хотелось чувствовать себя уютно хотя бы в одном из помещений. Я решила оклеить кабинет географическими картами. У меня было множество коробок с картами: карты Опорто или Барселоны с обведенными красными кружочками хостелами и пансионами, которые я планировала включить в НОК по Иберии; топографические карты долины Роны с желтой ломаной линией моего железнодорожного путешествия; целые континенты, исчирканные шариковой ручкой по следам моих амбициозных перелетов.
