— Да. Помню. — Крис глубоко вздохнула. — Ты мне завидовала и мечтала о сестре.
— Я всегда с детства была окружена одними мужчинами. — Габриела посмотрела на отца и братьев. — Ты показала мне тогда фотографию Евы. Ей было лет двенадцать — тринадцать, и уже тогда было видно, что она вырастет красавицей. А мне так хотелось, чтобы у меня тоже была сестра и я могла делиться с ней своими секретами.
Крис улыбнулась сквозь слезы:
— Помню, как-то застала ее у себя в комнате. Она сидела за моим туалетным столиком и накладывала на лицо косметику. Глаза густо-прегусто намазаны дорогущими тенями. Она взглянула на меня своими глазищами, огромными и голубыми, как море. Ей казалось, что она выглядит неотразимо. — Крис высморкалась в салфетку, протянутую Габриелей. — Она ненавидела школу и не хотела уезжать из дома. Папа настоял и правильно сделал. Мы всегда считали ее красивой, но легкомысленной, а оказалось, что она большая умница. И все это признали, когда, отказавшись от праздной жизни, она поставила себе цель и добилась ее, получив уважение и признание. Она не стала тратить себя на пустые развлечения богатых бездельниц, наряды и светские тусовки, а создала компанию и сделала ее успешной, не прибегая к помощи папы.
Габриела кивнула:
— А помнишь, она писала тебе такие милые смешные письма. Ты иногда мне их читала.
— Да, Ева описывала своих подруг по пансиону и учителя истории. Уже тогда можно было заметить, что у нее талант и богатое воображение. О, Бри, сколько еще ждать?
— Осталось немного, потерпи, — Габриела старалась изо всех сил отвлечь Крис общими воспоминаниями. — Ведь сначала мы считали, что они с Беннетом… А оказалось, — она взглянула на Александра, погруженного в мрачные мысли, — все совсем не так.
Крис поддержала ее:
— Да, Ева очень любит Алекса. Знаешь, я хотела, чтобы она вернулась со мной в Хьюстон, но она осталась с ним, как будто предчувствовала, что настанет момент, когда сможет его защитить. — Голос ее прервался. Справившись с собой и проглотив комок в горле, она продолжала: — Ева понимала, она сама говорила это мне, что Александр не сможет быть с ней всегда, но это не важно, ей все равно, что будет дальше, потому что она останется с ним до тех пор, пока это возможно.
Габриела вздохнула:
— Александр всегда был слишком замкнут, вернее, его с детства приучили к сдержанности. Но взгляни на него — какие могут быть сомнения в его чувствах? Он терзается, винит во всем, что произошло, только себя. Не обстоятельства и не Дебока.
— Но Ева с этим никогда бы не согласилась.
— Ты права.
Крис вытерла глаза и подошла к Александру. Ей нелегко было сделать эти несколько шагов.
Все в ней сопротивлялось их сближению. До этого момента она даже старалась не смотреть в его сторону. Но надо смирить свой гнев ради Евы.
Когда Крис села рядом, Александр поднял на нее глаза, воспаленные, но сухие.
— Ты должна ненавидеть меня. — Его голос был глух и лишен выражения. — Но если тебя утешит то, что я ненавижу себя еще сильнее, чем ты…
Крис уговаривала себя взять его за руку, но так и не смогла.
— Еве это не поможет. Мы должны держаться сейчас вместе.
— Я не уберег ее, как раньше не смог заставить уехать.
— Это было никому не по силам. Надо знать Еву. Она со школы не позволяла вмешиваться в ее личную жизнь, невозможно было уговорить, тем более заставить ее что-то сделать против воли.
— Я ее не защитил, — сказал Александр, как будто не слышал ее, и снова прикрыл глаза рукой. — Она была самым дорогим в моей жизни, а я не уберег ее.
Крис стало жаль его, и она наконец нашла в себе силы коснуться его руки. Не ради Евы, ради него самого.
— Да, она заслонила тебя собой. Но ты не можешь себя терзать, это был ее выбор. Она сделала это ради тебя, спасала тебя. А теперь давай верить, что все обойдется. Эта вера поможет ей.
Они продолжали ждать. Принесли кофе, он остался нетронутым. Постепенно они свыклись со специфическим запахом больницы и уже не замечали его. Пепельницы были переполнены. В коридоре томилась охрана.
Когда к ним вышел доктор Франко, все вскочили со своих мест и окружили его, приблизился и стоявший в отдалении князь Арманд. Доктор со свойственной ему добротой и сочувствием взял Крис за руку. Его зеленая шапочка была мокрой от пота.
— Хирург еще там, — сказал доктор. — Ева пока под наркозом, ей нужно время, чтобы прийти в себя. Вы можете гордиться — у вас сильная сестра. Она не захотела сдаваться и боролась за жизнь.
Пальцы Крис вцепились в руку доктора.
— Как она? Говорите же скорее, доктор.
— Она перенесла операцию лучше, чем ожидалось. И я уже объяснял, что хирург — светило в своей области. Операция была сложной, пуля прошла вблизи позвоночника.
— Она не… — Александр запнулся, но, почувствовав руку отца на своей руке, с трудом договорил: — Она не парализована?
— Пока трудно давать гарантии, ваше высочество. Однако доктор Торрет уверен, что спинной мозг не задет, и я ему верю.
— Мы всегда ценили ваше мнение, вы никогда не ошибаетесь. — Голос князя Арманда был глухим от кофе и сигарет. — Разумеется, излишне говорить, что Ева получит лучшее лечение, какое только возможно.
— Да, конечно, ваша светлость, — уверенно сказал доктор и продолжил: — Александр, — он обратился к наследнику по имени, пользуясь привилегией старинного друга семьи, которой не злоупотреблял в течение прошедших тридцати лет. — Она очень сильная, молодая и обладает отменным здоровьем. Не вижу причин для осложнений. Мы сделали все, что могли. Теперь все зависит от нее самой.
— Когда можно будет ее увидеть?
— Маловероятно, что она очнется до утра, — ответил доктор. — Но я не говорю, что не позволю вам находиться с ней рядом и держать ее за руку. Когда она проснется и увидит вас, это поможет ей пережить самые тяжелые моменты. А сейчас я иду к ней.
В палате горел только ночник. Александр сидел рядом с кроватью. Принесли еду, но он до нее не дотронулся. Ева лежала неподвижная, бледная. Ему говорили, что она проспит еще несколько часов, но он не отводил глаз от ее лица, боясь пропустить момент, когда она очнется. В полумраке белела ее рука с квадратом пластыря на запястье, который фиксировал иглу от капельницы. Тишину нарушало лишь щелканье и гудение аппаратов, регистрирующих ее состояние. Время от времени он взглядывал на мерцающие зеленые кривые и вновь возвращался к лицу Евы.
Иногда он брал ее свободную руку и принимался тихо вспоминать вслух, как они гуляли по пустынному берегу, по саду, потом замолкал.
Наверное, ей не понравилась бы эта унылая больничная рубашка, в которую ее одели. Он вспомнил соблазнительный пеньюар, кружева и шелк нижнего белья цвета озерной воды, когда они в последний раз любили друг друга.
