Они бродили по пляжам, купались, не скрываясь ни от кого, выбирая места, где их никто не узнает. Они не слишком много разговаривали, но прекрасно понимали, что их встречи – запретны. Каким бы несправедливым, неразумным, немилосердным это ни казалось, было ясно, что мать Питера не выдержит мысли о том, что Питер и Рут полюбили друг друга. Они понимали, что обречены оставаться во власти этих неумолимых обстоятельств – хрупкого душевного состояния миссис Ван Дузен, понимали, что ничего не могут с этим поделать – только молча нарушать негласные правила.
Заплывали далеко-далеко, забывая об оставшихся на берегу людях, и, окруженные одним лишь океаном, тесно прижимались друг к другу, Рут обхватывала Питера руками за шею. Ничего на свете ей не хотелось так сильно, как все время касаться Питера и чувствовать его рядом.
Но любовниками они стали лишь через год, однажды вечером, за дюнами на пляже.
Когда Питер приехал домой на Рождество – шел их последний год в школе, – он при любой возможности забегал к Мэри Хили, стараясь приходить поздно вечером, когда Мэри уже укладывалась спать в обнимку со своим радио. Он снимал облепленные снегом башмаки и на цыпочках пробирался к Рут, башмаки ставил стекать в ванну.
Мэри никогда не поднималась наверх, поэтому они чувствовали себя в безопасности – накрывались одеялами поуютней и не отрывали глаз друг от друга, а их разговор шепотом тонул в звуках игравшего внизу радио.
Питер был единственным человеком, которому Рут рассказывала о своем отце и обо всем, что случилось.
Рут же была единственным человеком, которому Питер рассказывал о своей матери.
Как же молоды они были тогда, думала Рут много лет спустя. Ох, сколько же глупостей мы наболтали тогда друг другу. Бессчетное количество раз перебирали свои первые встречи, вспоминали, сколько же они думали друг о друге те четыре года, что прожили в разлуке.
– Это была любовь с первого взгляда, правда? – спрашивала Рут.
Питер решительно соглашался.
Той весной Питера зачислили в Гарвард, а доктор Ван Дузен приехал к Мэри сообщить еще одну радостную новость: Рут выиграла стипендию в Смит-колледж. Ей, конечно же, потребуются еще какие-то деньги, поэтому он открыл для нее накопительный счет и положил на него кое-какие средства. Рут не останется одна, о ней есть кому позаботиться.
– Ты умница, Рут, – сказал доктор. – Мы очень тобой гордимся.
А Рут к этому моменту уже догадалась, что беременна.
Питер приехал домой в апреле, на весенние каникулы. У Мэри он появился очень поздно, уже хорошо за полночь. Лежа в постели, Рут глядела, как он раздевается. Швырнул на пол пальто, сбросил башмаки, стянул через голову свитер. От новостей, что он будет учиться в Гарварде, а она в Смит-колледже, он был радостно взбудоражен.
– До чего здорово, сможем часто видеться! – приговаривал он.
Уселся рядом с ней на кровати.
– Что такое? – спросил он и нащупал ее руку под слоем одеял. – Разве ты не рада?
– Я беременна.
Он вытаращился на нее. Потом закрыл глаза.
– Но мы же были осторожны, – сказал он.
Выпустил ее руку и яростно запустил ее себе в волосы.
Потом взял с полу штаны и свитер, натянул их и снова уселся с ней рядом.
– Что ты делаешь? – спросила Рут.
– Не могу, без одежды чувствую себя как-то глупо, – тихо ответил он.
Рут смотрела на его спину. За окном барабанил дождь, капли разбивались о стекло. Океан волновался с самого утра. Рут гуляла сегодня днем по пляжу, одна.
У нее уже два месяца ничего не было. И она поняла, что же тому причиной, хоть Питер и говорил, что они были осторожны.
Ей было страшно, но она ни на минуту не думала, что Питер бросит ее. Ей даже мысли такие не приходили.
– Ты уверена? – спросил Питер.
Он сидел ссутулившись, и его понуро повисшие плечи – мальчишечьи и одновременно почему-то стариковские – вдруг разозлили ее, привели просто в ярость.
Да он преспокойно бросит ее, еще как бросит, пронеслось у нее в голове.
– Да нет, просто пошутила. Напугать тебя хотела.
Ей было так тепло под одеялом, пока она ждала его. А теперь она никак не могла согреться.
– Ох, Рут, – выговорил он, по-прежнему не поворачивая к ней головы и не пытаясь обнять ее. Сидел и сжимал руками голову.
Нет, Рут, конечно, не ожидала, что он придет в восторг. Но все же его реакция, такое вот холодное отчуждение, застала ее врасплох. Оказывается, он может трусить, подумала она. Оказывается, она гораздо храбрей его. Она ведь даже ни разу не заплакала. Думала, они что-нибудь придумают – какой-нибудь план.
– Рут, ох, Рут, – повторил он и прижал ладони к затылку, склонясь еще ниже.
Рут откатилась от него в кровати, поплотнее подоткнула одеяло вокруг плеч.
Внизу радио Мэри вдруг весело залилось смехом.
Рут вдруг вспомнила те ночи, что она провела здесь на лестничной площадке, замерзшая под утро, скрючившись, поджав ноги под ночную рубашку. Вспомнила, как отец в то утро, когда его подстрелили, косил газон и как она приподняла ноги, чтобы не мешать ему. Вспомнила, как полицейский привел ее к Ван Дузенам и потрепал по голове.
– Прости, док, – сказал тогда полицейский, словно привел на порог бродячую собаку.
– Уйди, – сказала она Питеру.
Питер повернулся. Рут знала, он смотрит на нее.
– Рут. Прости меня. Я буду…
– Убирайся. Уходи. Я тебя ненавижу.
Питер положил руку ей на плечо, но она ее сбросила. Как легко это было сделать. Она действительно ненавидела его в ту минуту. Как легко это было.
– Я больше не хочу тебя видеть. Никогда. Если ты прикоснешься ко мне, я закричу.
– Рут, – попытался он снова. – Не делай этого. Мы…
– Оставь меня в покое. Уходи.
– Но ты же это не серьезно, – сказал он.
Снизу снова послышался смех, потом аплодисменты. Через минуту зазвучала танцевальная музыка.
– Уходи, Питер. Я серьезно.
Повисла долгая пауза, потом край кровати, где он сидел, тихонько скрипнул и выпрямился.
– Рут. Ну пожалуйста.
Рут ничего не ответила.
Наконец она услышала, как он вышел из комнаты. Потом его шаги вниз по лестнице. Потом обратно. Показалось? Рут сидела в кровати, по лицу текли слезы.
Нет, Питер не вернулся.
Рут не могла в это поверить.
В Бостоне, где ей сделали аборт, Рут очнулась от беспокойного сна, в животе все болело. Она лежала на кушетке в какой-то комнате с высокими окнами, рядом стояла темная вешалка, висело зеркало, в котором отражалась какая-то старинная карта в раме. Как она сюда попала? Голова болела так, словно ей выдрали зубы.
В доме было тихо. Дверь в комнату была приоткрыта. Трясущимися руками она надела трусы, чулки, юбку – вся ее одежда, аккуратно свернутая, лежала рядом на маленьком столике. Туфли стояли рядышком возле кровати.
