— Ты нафига меня сюда притащил, если стоять не можешь нормально? — хохочу до поросячьего визга, лихо маневрируя и наворачивая круги вокруг него.
— Потому что камень бьёт ножницы.
Эм… В общем-то да. Не поспоришь. Мы ж скинулись, выбирая в какой сектор пойти сначала: Глеб был за сноуборд. Я за каток. Лыжи проигнорировали оба. Со школьных времён их ненавижу.
— Эй, неповоротливая корова, ты скоро? — торможу на середине площадки, насмешливо окликая его. Я не могу с него: стоит вроде ничего, но пытается сделать шаг и ноги разъезжаются в разные стороны. Блин, надо было телефон с собой взять, а не в шкафчике оставлять. — Эй, малец, — окликаю какого-то десятилетку, передвигающегося с помощью детской ходилки в виде пингвина с ручками. — Видишь дядю? — тыкаю пальцем в Воронцова. — Одолжи ему эту штуку, а то он ещё хуже тебя катается.
Еле держит равновесие, нелепо размахивает руками и психует. БЛИН! Телефон, мне срочно нужен телефон! Полцарства за видеокамеру!
— Иди на х…
— Ша, — строго клацаю зубами. — Тут дети, а ну не выражаться! Если хочешь, догони и прошепчи мне страстно на ушко.
— Щас прошепчу. Щас так прошепчу, а-а-а…
Ой, это, наверное, больно. Мордой-то об лёд.
— Живой, ковбой? — подкатываю к нему, сочувствующе нависая над распластанным телом.
— Живой, — пыхтя, переворачиваются на спину, проверяя челюсть.
— Ты личико-то береги. Оно у тебя короночка, типа визитная карточка. Ты ж не хоккеист. На беззубого и со сломанным носом никто не посмотрит.
— Кто бы говорил про сломанный нос.
— Но-но-но. Не путай. Я тебе за дело влепила! В воспитательных целях.
— И как? Сработало?
— Сам скажи. Из кабеля ты медленно превращаешься в нормального человека. Значит, работ… А-а-а-а, да что ж ты делаешь, ирод! — меня сбивают с ног прицельным пинком, и я падаю прямо на него. Частично оказываюсь и на льду. Ладоням холодно. Коленкам мокро, но всему остальному телу снова жарко. Потому что его губы опять слишком близко.
— Так ты целовать меня будешь? Я ведь так и не дождался, — красноречиво играет бровями Глеб.
— Нашёл, блин, время, когда тискаться.
— Я на это всегда минутку-другую урву. Ну-с, я жду.
— Обойдешься, — пытаюсь встать, но меня крепко держат за талию. — Мне холодно. Замёрзну, виноват будешь ты.
Не замёрзну, конечно. Скорее сгорю заживо от того огня, что греет меня изнутри. Горит красиво, но как бы потом на месте пожара не осталось серое пепелище.
— Ничего страшного. Обещаю ухаживать за тобой и поить чаем с малиной. А теперь цём. Всего один.
— А коньком по горлу хочешь?
— Какая кровожадная. Такие твои эротические фантазии?
— Дурак. Вставай уже и пошли кататься. Вернее, лёд ровнять твоим аристократичным профилем.
— Смейся, смейся. Час расплаты уже скоро, — хитрая улыбка расцветает на лице Воронцова. Гадёныш! Это я погорячилась, когда ляпнула, что сноуборд даже вживую не видела. Теперь ведь отыграется.
Он гений, конечно. Мне завтра выступать, но следующие пару часов я то и дело наворачиваюсь с горы, не справляясь с управлением огромной бандуры подо мной. То, что развлекуха обходится без переломов и растяжений — снизошедшая откуда-то свыше благодать, не иначе.
Ладно, я хоть и ворчу, но провожу время нереально круто. Мы вместе, вдвоем, постоянно смеёмся, подтруниваем друг над другом и это так… по нормальному. Ну в смысле так, как и должно быть при отношениях. Романтично и с налётом безумия.
Отношениях. Так странно воспринимать это слово по отношению к Глебу. Ух…
Свидание заканчивается раньше, чем хотелось бы, так как звонит Оля. Ребята хотят порепетировать напоследок. Завтра уже никто не станет забивать себе мышцы, а перед сном то, что доктор прописал. Потому мы возвращаемся в отель, где Вольт успел отыскать нам просторную подсобку в лабиринте служебных помещений отеля.
Не знаю, как он договорился с персоналом, но это то, что надо. На улице светиться не хочется. Теперь речь идёт о конкурсе и спалиться с программой на каком-нибудь любительском видосе раньше времени стало бы для нашей команды самым большим провалом.
Тренировка затягивается, а насыщенный день даёт о себе знать. Я без сил. Настолько, что когда мы возвращаемся в номер заваливаюсь на постель прямо поверх свалки вываленной из сумки одежды. Пришлось подниматься, чтобы переодеться в спортивки, однако попробуй отыщи то, что нужно в женской сумке. Пусть даже на семьдесят процентов занятой аппаратурой.
— Конька-Горбунка укатали, — вытаскивая из-под спины пакет с принадлежностями для душа и швыряя его не глядя на пол, вздыхаю я, с наслаждением распластываясь звездой. — По полной.
— Голодная? — Воронцов вновь проявляет чудеса галантности и сгребает весь бабский хлам, перетаскивая его на одиноко стоящее возле окна кресло.
— Наверное. Что-нибудь бы сейчас захомячила.
— Определяйся. Закажем.
— Да что угодно. Бутеров каких… — изумлённо ойкаю, когда расшнуровывают и стягивают с моих замученных стоп Кронверсы. — Ты что делаешь?
— А не видно? — разутые конечности перетаскивают на постель. Глеб нависает сверху, но только чтобы подтянуть поближе одну из подушек и подложить мне под голову. — Отдыхай. Ща чего-нибудь намутим съедобного.
Я в шоке. Настолько в шоке, что вцепляюсь в его плечи, не давая уйти.
— Ты что, даже приставать не будешь?!
По комнате разносится звонкий смех. Смеётся надо мной. Я его, видите ли, позабавила.
— А что, надо? — мягко улыбается он.
— Нет, ну если не хочешь… — растерянно хлопаю глазами. Ну дура. Вот и чего варежку открыла? Теперь со стороны кажется, будто это мне больше всех надо. Хотя… может, мне как раз и нужнее.
— Мальвина, посмотри на меня, — не сразу, но подчиняюсь. И улетаю. Приятная слабость стремительно распространяется по телу.
— Смотрю, — почти шепчу я.
— А теперь слушай и запоминай, — голос Воронцова обволакивает и окутывает в уютный кокон. — Я хочу тебя с момента нашей первой встречи. Ты же ходячий секс. Красивая, дерзкая, страстная.
— Боже, — хихикаю я, хотя на самом деле мне совсем не хихикается. Несмотря на пошлую подачу, я реально тронута. — Это самое романтичное из того, что мне когда-либо говорили.
— То есть моё вчерашнее признание уже не котируется?
— Какое?
— То, что тебя так напугало.
Ого. Он понял.
— Не мог бы напомнить? А то вдруг мы о разных вещах думаем…
— О том, что люблю тебя, Покровская!
Вот, опять внутренности сделали дружное "бух". Привстаю на локтях, стараясь скрыть волнение.
— То есть ты его не в состоянии аффекта выдал? Обратно забирать не собираешься? — говорю в шутку, но на деле жутко боюсь услышать не тот ответ, на который рассчитываю.
С протяжным стоном Воронцов отталкивается и заваливается рядом на спину, прикрывая верхнюю часть лица сгибом локтя.
— Ты сводишь меня с ума, — тяжело вздыхает он.
— Это да или нет?
— Да, Покровская, да. Я люблю тебя.
Почки передают привет печени, делают победный прыжок с перевертоном и зовут селезёнку поглазеть на залившееся стыдливым румянцем осчастливенное сердце.
— По-моему ты как-то не очень рад.
— Рад. Но не знаю пока, что с этим делать. Данная информация для меня в новинку. Скажу, когда пойму…
— Не надо больше ничего говорить, — рывком подтягиваюсь, меняя позу. Теперь сижу… на нём. С удовлетворением замечаю удивление стремительно сменяющееся вспыхнувшим азартом. — Лучше доказывай. Но после.
— Почему после?
Стаскиваю с себя тренировочный укороченный спортивный топ, оставаясь по пояс раздетой и наслаждаясь произведённым эффектом. Мощнее, чем я представляла. Какой оскал. Я только что раззадорила зверя. Теперь, чтобы меня не сожрали, придётся его накормить.
— Потому что сейчас у нас есть одно незаконченное дело…
Глава 18. В номере отеля
Глеб рывком принимает сидячее положение и наши лица оказываются на одном уровне. Слышу его тяжёлое дыхание, да и сама едва ли дышу тише. Затянувший поволокой взгляд, обращённый только на меня, распространяет внутри тёплые пульсации. Кажется, кровь начинает стремительно вырабатывать адреналин, потому что я пьянею и дурею.
