— Сейчас вы ненавидите меня, я полагаю. Считаете психом и все такое. Но с мертвыми спорить бессмысленно. Вам давно нужно было обратить друг на друга внимание. Тебе, Виктор, стоит попытаться понять Аврору. А тебе, дочь, стоит простить мужа. Какие бы причины не толкнули его к тебе в тот вечер, он всегда защищал твои интересы. Он был единственным, кто заступался за тебя, и поэтому я верю, что у вашей семьи есть шанс. Вы можете сейчас вернуться домой и удалить блог. Можете использовать его друг против друга. А можете прочесть, что там написано, и стереть пять лет неудачного брака, начав новый. Так или иначе, решение за вами. Невозможно за пару дней до смерти исправить ошибки всей жизни. Я и не стремлюсь. Считайте меня ненормальным, но если вы смотрите это видео вместе, значит, кто-то из вас не раздумывая рванул за другим, оказавшимся в опасности. Неплохой показатель.
Рогачев на экране устало опускается на подушки.
— Если Надя вернется… я не могу приказывать, но я бы попросил вас, Виктор и Аврора, не бросать ее. Уговорите вернуться в больницу и оплатите хорошее лечение. Она — единственный человек, которого я хоть немного любил.
Силы совсем его покидают, и голос становится едва различимым.
— Никакое самопожертвование не стоит того, чтобы умирать в одиночестве. Никакая обида не стоит семьи.
Экран гаснет, и воцаряется гнетущая тишина. У меня впервые за много времени просто нет слов. Кажется, что это какой-то странный сон, потому что только во сне может происходить такой абсурд. Я не святой, у меня темное прошлое, я способен и на жестокость, и на грязную игру, но даже я не могу представить, чтобы так относиться к своему ребенку.
С тем, что детей у меня уже не будет, я давно смирился и отнесся к этому пониманию довольно спокойно. Все эти бредни про деточек, семью, домашний очаг — не более чем ущербные фантазии тех, кто понятия не имеет, чем заполнить жизненную пустоту. Я тоже ничем ее не заполнил, но и не испытываю по этому поводу каких-то страданий.
Но все равно дико, что кто-то имел все, мог иметь еще больше, и так и не смог оценить.
— Ты прости, котенок, но твой отец — ебаный мудак, — наконец хрипло говорю я.
Аврора грустно улыбается.
— Это не новость. Он всего лишь сказал вслух о том, что никогда не скрывал.
Меня пугает ее спокойствие. Оно страшнее, чем истерика, слезы и ненависть. Я не могу это сформулировать, но нутром чувствую, что если поведусь, если приму ее спокойствие с облегчением, то могу потерять Аврору. Сейчас это означает потерять душу.
— Больно?
— Немного. Я пожалела, что тебе написала. Не хотела, чтобы ты это слышал, но… наверное, ты должен знать про маму.
— Я знаю. Илья нарыл информацию о том, что она приехала прямиком из психушки. У нее с твоим отцом было соглашение, а когда он умер, Надя решила уехать, и клиника не имела права ее удерживать. Но теперь у нее соглашение со мной.
— Она поправится?
— Настолько, чтобы быть заботливой мамой — нет, котенок. Она больна. Но будет жить в хорошем месте, под присмотром, заниматься творчеством, садоводством и шопингом. Это единственное, что я могу сделать для нее. И единственно правильное. Она может себе навредить. Уже вредила.
Аврора поднимает голову и хмурится, будто пытаясь найти в моих словах какой-то скрытый смысл.
— Я думала, ты хочешь с ней быть.
— Нет. Не хочу. Но и оставить ее без помощи неправильно. Я — единственный человек, которого она знает.
— Ты сказал…
— Я сказал так, чтобы ты меня ненавидела.
— Зачем тебе моя ненависть?
— Сложно объяснить, котенок.
— Попробуй. Папа же объяснил весь этот бред с блогом.
— Так он его бредово и объяснил.
— Ну… он болел и был на кислороде. У меня как-то была пневмония, нехватка воздуха очень сказывается на умственных способностях.
— Интересно, у этого Валентина она не хроническая? — бурчу я.
И ревную. Сволочь был влюблен в Аврору.
В МОЮ Аврору.
И в бабло. Но бабло я не ревную. Особенно не свое.
Котенок вдруг тихо хихикает. Ей не слишком-то весело, но это первое проявление хоть каких-то эмоций. Уже неплохо.
— Что ты смеешься?
— Просто представляю реакцию Валентина, когда я сунула карту от номера в карман и забыла о ней. По плану мы должны были рвануть сюда… Вот он матерился-то.
— Да плевать на его страдашки. Как выдастся время, я его найду и хвост обстригу. Просто для профилактики.
Чтобы не лез к моей жене. И чтобы не чувствовал себя дохуя важным.
А еще я перетрясу всю охрану, вытряхну из них душу, все говно, все секреты. Поменяю весь штат и буду подпускать к Авроре только тех, у кого в резюме охрана президента, не меньше.
— Лучше скажи, как тебе помочь. Я за тебя боюсь.
— Я справлюсь. Так зачем тебе моя ненависть? Ты много сделал, чтобы я ее не испытывал.
— Надя больна. Я спрашивал у врача, может ли это отразиться на тебе, передаться по наследству. Он сказал, это маловероятно, но тебя нужно оградить от стрессов, создать тебе здоровую среду, без токсичности, абьюза. Понимаешь? У тебя должна быть нормальная семья. Жить с насильником — это не нормально.
— А если бы… если бы не было никаких рисков, ты бы меня не бросил?
Я должен сказать, что у нас ничего не выйдет, что мы расстались бы в любом случае, что ей нужно учиться жить без меня, потому что вне зависимости от рисков и болезней, ей нужна нормальная семья.
Но я не могу.
Физически не могу врать этой девочке, что ничего к ней не чувствую после того, как ее отец признался, что никогда ее не любил. Что ей останется? Собирать себя по кускам в надежде, что рано или поздно найдется тот, кто по-настоящему полюбит? Здоровой, правильной любовью? А она до нее дотянет вообще?
— Нет. Я не хочу тебя бросать. Я хочу, чтобы ты была рядом. Не потому, что ты похожа на мать, у вас на самом деле мало общего. Просто когда мы были вместе, был смысл во всем, что я делаю. Работать, чтобы радовать тебя. Возвращаться домой, чтобы побыть с тобой. Я бы многое отдал, чтобы ты была моей. Но посчитал это эгоизмом. Любовь, котенок, это не «ты моя, и точка». Это когда человек дороже всего на свете. Секса, счастья, жизни. Мне казалось, если я заставлю тебя уйти, в конечном счете ты будешь счастлива и здорова.
— Раз ты мне это говоришь, значит, передумал?
От нее умопомрачительно пахнет. Я не сразу понимаю, что перебираю мягкие кудри, наслаждаясь ощущениями от прикосновений.
— Не знаю, котенок. Я все еще уверен, что для тебя было бы лучше создать семью с кем-то, кто не причинил тебе столько боли. Но все во мне требует дать тебе столько любви, на сколько я вообще способен, потому что тебя ее лишили. Я боюсь, что если оставлю тебя, то сделаю только хуже. И что наши с тобой не самые здоровые отношения лучше, чем одиночество.
— И что будешь делать?
Я пожимаю плечами.
— Тебе решать. Очевидно, я встал на те же грабли, что и твой отец, решив за тебя. Подумай хорошо, котенок, стоит ли оставаться со мной. Сможешь ли ты просыпаться рядом и видеть во мне мужа и любовника, а не подонка. Но решение принимай сама.
Аврора поднимается, вытирает глаза, а потом нервно заплетает волосы в косу, которая тут же, стоит ей отпустить пряди, медленно начинает расплетаться. На всякий случай я жадно всматриваюсь в черты бывшей жены, чтобы запомнить ее такой. Если Аврора захочет новую жизнь, без воспоминаний о нас с Рогачевым, сломавших ее жизнь, я хочу напоследок насмотреться.
Вместо ответа я получаю звонкую пощечину.
36. Аврора
Удар отдается в руке обжигающей болью, а Островский, как ни странно, не реагирует, чем бесит еще сильнее.
— Не решать за меня?! Какая крутая идея! Что же она всегда приходит вам после того, как вы мне всю душу вывернули?! Ах, какие благородные! Что один, что второй! Натворили дел — и в кусты?!
Виктор получает и по второй щеке, на ней остается красный след от моей ладошки.
