Гедальей.
Эфрат молчала. Очевидно, что этот разговор только начинался.
Раз вышел из комнаты, неплотно прикрыв за собой дверь. Ему не нужно было долго вглядываться в темноту коридора, чтобы различить в ней человеческий силуэт.
— Я слышал, что ты уникален, — обратился Раз к скрывающемуся во мраке, — но вот подслушивать занятие далеко не оригинальное. И к тому же, больше по моей части.
В несколько быстрых шагов он пересек коридор и через несколько мгновений уже стоял перед Рахмиэлем, который тут же узнал медные кудри и полыхающие янтарным огнем глаза.
— Привет, — произнес Раз, — мальчик, который выжил. Дважды.
— Привет, — отозвался Рахмиэль. — Ты Раз, верно? Муж Эфрат?
— Да, полагаю она не упоминала обо мне раньше.
— Вслух — нет. Но от ощущения твоего присутствия очень непросто избавиться, — ответил Рахмиэль, он пока не знал, что по натуре Раз был таким же легко воспламеняющимся, как и его супруга. В следующий миг, тонкие пальцы Раза уже вцепились в горло Рахмиэля и поднимали последнего над землей.
Дышать было не то что трудно — невозможно, перед глазами становилось темно, и только искры разлетающиеся из глаз Раза помогали сохранить контакт с реальностью. Рахмиэль перехватил его руку, пытаясь ослабить сомкнувшуюся на горле хватку.
— А я слышал, тебя начали одолевать сомнения, — пальцы вампира сжимались все сильнее, — Что это? — медленно произнес Раз, разглядывая лилию на руке Рахмиэля, и явно ожидая ответа, — ах да …
Раз отпустил Рахмиэля и тот медленно опустился на пол.
— Так что это? — Раз повторил свой вопрос.
Какое-то время Разу пришлось слушать кашель в ответ.
— Раз! — раздался голос Эфрат, — что по-твоему ты делаешь?
— Я? Веду непринужденную беседу, — ответил Раз.
— И почему твой собеседник задыхается?
— Волнение, — развел руками рыжий вампир.
— Такое чувство, что я все пропускаю, — показался в дверях Овадия.
— Ничего необычного, только беспардонное поведение моего будущего бывшего мужа, — произнесла Эфрат.
К этому момент кашель Рахмиэля начал затихать, но этого никто не заметил.
— И это то, что я слышу спустя почти столетие разлуки, — сокрушался Раз, — ни тебе объяснений, ни цветов, ни прощального секса!
Рахмиэль снова закашлялся.
— Раз, мы расстаемся потому что я так хочу, — спокойно ответила Эфрат, опираясь на открытые двери.
— Ах да! Меня зовут Эфрат и я делаю все, что захочу! — продолжал Раз.
— Я надеюсь, это не должно было стать сенсацией, потому что если так, то это провал столетия, — сдерживая смех прокомментировал Овадия.
— Раз, мы бы все равно расстались, при участии Рахмиэля и без такового, — все также спокойно произнесла Эфрат.
— Да, кстати, о твоем милом питомце, — Раз посмотрел на стоящего перед ним человека, — я уже где-то видел такие татуировки.
— Ты преувеличиваешь, — отмахнулся Овадия, — люди сейчас покрываются надписями раньше, чем заканчивают школу.
В темноте и в тайне от собеседников Овадия и Эфрат обменялись взглядами.
— Задница Сфинкса! — произнес Раз, возвращаясь обратно в комнату.
— Эту загадку тебе не разгадать, заходи давай, — ответил Овадия, пропуская его в двери, — нам все еще есть что обсудить.
— … и Старейшины сожгут нас вместе с этим особняком, — заключила Лия.
— Нет, сжигать особняки — это фишка моего мужа, — отклонила предположение Эфрат.
— Конечно, ты-то сразу городами берешь, богиня… — Овадия тихо рассмеялся и лукаво посмотрел на Эфрат.
— Ну прости меня! Долго ты еще будешь мне это вспоминать?
— Гамбург девятнадцатого века всем нравился, так что ответ «да»! — У него имелось свое чувство юмора. И Эфрат его полностью разделяла, оно стоило Гамбургского поджога. А вот стоит ли предстоящая им игра свеч, она не была уверена. Только решение принимать уже не ей и никому из присутствующих.
Эфрат наконец поднялась, даже не думая при этом поправлять юбку, все еще украшавшую ее талию. Она справедливо полагала, что если Agent Provocateur оценивают свою работу не меньше, чем ювелиры, то нельзя лишать окружающих удовольствия созерцать произведение искусства. В конце концов знаменитое: «Каждый должен быть произведением искусства или носить произведение искусства» записала в блокноте Оскара именно она.
— Дорогая, — Раз тоже поднялся и взял ее за руки, — есть привычка, а есть правила чести. Нельзя быть, и я знаю, у тебя имеется масса весомых аргументов в пользу обратного, но нельзя быть с двумя мужчинами одновременно.
— Нет, — ответила Эфрат, сжимая его руки. — Ты не знаешь, сколько весомых аргументов по этому поводу у меня есть.
— Держу пари, у твоей тряпичной куклы в сердце Европы даже есть к ним иллюстрации, сделанные в его маленьком клубе по интересам. — Овадия сделал еще один глоток из своего бокала.
— К этому замечанию мы вернемся позже, — прокомментировала Шири.
— О, еще как вернемся! — Лия выражала неподдельную заинтересованность.
— Лия, пожалуйста! Мы тут пытаемся разводиться и не умереть во второй раз. Тебе и в первый толком не удалось…
— Дорогой, — сказала Эфрат, смеясь, — мне будет не хватать твоего выдающегося интеллекта, который мог бы найти и лучшее применение.
— Никто не знает, любовь моя, никто не знает, чем в действительности занят мой интеллект. — Раз улыбнулся, и кому-то могло показаться, что даже немного грустно. — И так, дорогие собравшиеся…
Все присутствующие также встали.
— Официально я и моя супруга давно мертвы. Как и все присутствующие. Мы живем другую жизнь и в этой жизни я и Эфрат — законные супруги вот уже несколько сотен лет. И сегодня мы просим вас засвидетельствовать прекращение этого союза между нами. — Раз говорил негромко, но слышали все, даже стены и те, кто за ними стоял.
***
Эфрат закрыла за собой двери. В коридоре было темно, но не настолько, чтобы она не разглядела в темноте его профиль.
— Как получилось, что ты никогда не упоминала о своем муже? — тихо спросил Рахмиэль.
— Не приходило в голову, мы не виделись около сотни лет.
— Ты сожгла Гамбург?
— Не весь.
— Должно быть, это добрый знак, — он рассмеялся, но как-то вовсе без смеха.
Эфрат подошла к нему. Очень близко, так чтобы он снова мог почувствовать холод, заглянуть в глаза и увидеть, что все ее существо — не более, чем иллюзия, сотканная из разрозненных представлений людей о том, как должны выглядеть такие, как она. В какой-то момент Рахмиэлю даже показалось, что эта иллюзия начинает таять, уступая место чему-то совершенно иному, тому, что он ощутил в той комнате, куда их не так давно провожал дворецкий.
— Ты существуешь? — спросил он.
— И да, и нет, — ответила она. — Зависит от того, в какой форме мне удобнее, чтобы ты меня видел, а точнее, какой ты быстрее поддашься.
— И я, я буду таким же?
— Возможно, мы
