– Мне нравится твоя фамилия. Если я действительно хотела бы взять твою фамилию, я бы ее взяла, даже если она была… была… Уилли, или вроде того. Но я не хочу ее брать. Потому что не считаю, что кто-либо, вне зависимости от пола, обязан менять свою фамилию. И неважно, какая найдется причина. Я просто перестану быть собой.
Джордж насмешливо приподнял брови и вытер уголки рта салфеткой.
– Я, я, я, – пробормотал он.
– Что?
– Ничего. Совсем ничего.
И между ними повисло тяжелое, непроницаемое молчание.
Эта беседа выявила столько причин для беспокойства, что Джой едва удавалось сохранить здравость мыслей. Она беспокоилась о разных системах ценностей, о педантизме и снобизме, об их совместимости и о том, любят ли они друг друга по-настоящему.
Джой всегда старалась избегать конфликтов и патологически боялась молчания. А сочетание обоих факторов одновременно – это было слишком. Еще ее ужасали неизбежные выводы – раз уж она начала раздумывать о своих опасениях, то наверняка придет к единственному заключению: они оба впали в какое-то странное безумие и вот-вот совершат ужасающую ошибку. Они не должны жениться. А к такому, справедливо это или нет, она была не готова. Поэтому, вместо того, чтобы по-взрослому разрешить эти затруднения, Джой решила от них убежать и полностью сменить тему.
– На следующей неделе нужно заказать кольца, – пропищала она, прервав молчание, как пьяница на похоронах. – Такие вещи нужно делать заранее, месяца за полтора.
– Да, хорошо, – сказал Джордж. В уголках его губ по-прежнему таилась обида. – Куда пойдем?
– Любой ювелир на центральной улице вполне подойдет. Ничего особенного.
– Хорошо, – сказал Джордж, – ладно. Сходим в субботу.
– Вообще-то, в субботу я собиралась в город, за покупками к Рождеству.
– Хорошо. Значит, не будем заказывать кольца в субботу.
– Я могу поехать с утра, – предложила она, чувствуя, что вот-вот вспыхнет новый конфликт. – Рано. Вернусь к обеду. А потом сходим.
– Хорошо. Ладно. В субботу, после обеда.
– Хорошо, – сказала Джой, скрутив салфетку под столом в плотный узел. – Ладно.
Когда над ними нависла угроза очередного приступа молчания, она выдавила, героически проводя свою шлюпку по бурным водам:
– Креветки просто фантастика, да?
На следующий день в «КолорПро» прибыл курьер с маленьким свертком золотой бумаги, адресованным Джой Даунер.
Рози и Джеки с восхищением наблюдали, как она снимает бумагу и достает черную кожаную коробочку. В коробочке лежал красивый браслет из марказита в стиле модерн, сияющий под галогенными лампами, словно звездная ночь.
К браслету прилагалась записка:
Моей дорогой Джой. Жениться на тебе – большая честь, и мне не терпится назвать тебя своей женой. Ты украшаешь мой мир. Я люблю тебя, неистово, безумно, бесконечно… Навсегда.
– О боже, – простонала Роуз, держа записку в одной руке и прижимая другую к сердцу. – Ты самая везучая сучка на всем белом свете.
До Рождества оставалось две недели, и «Селфриджс» был переполнен веселыми людьми. Пары, молодые семьи и группы друзей совершали набеги на торговые ряды, источая сквозь верхнюю одежду тепло и всепоглощающую, слегка пугающую целеустремленность. Не считая еженедельных поездок к Белле в Финсбери-Парк, эта была первая самостоятельная поездка Джой с тех пор, как три недели назад она съехалась с Джорджем. Но вместо чувства легкости и свободы она ощущала себя маленькой и потерянной, словно ее исключили из этого мира и вот-вот попросят уйти.
Утром, когда она надевала пальто и прощалась с Джорджем, он был слегка мрачноватым. Он не сказал ничего конкретного, просто говорил меньше приятных вещей и вообще был немногословным.
– Все в порядке? – спросила она.
– Да. Нормально. Почему ты все время спрашиваешь об этом?
– Я не знаю, – сказала она. – Просто мне показалось, я тебя раздражаю.
– Это не так.
Он мог подтвердить свои слова, пожелав ей хорошего дня, обняв ее у входной двери или пошутив. Но он ничего такого не сделал. Он сидел на краю кровати, завернувшись в полотенце и уставившись на пальцы ног, словно брошенный щенок.
Джой сняла с плеча сумку и села с ним рядом.
– Джордж. Что такое? Кажется, ты очень страдаешь каждый раз, стоит мне куда-нибудь пойти без тебя.
– Спешу заверить, что я не «страдаю».
– Тогда что? Почему ты такой угрюмый?
– Угрюмый?
– Да. Угрюмый.
– Господи, – процедил он, откинувшись спиной на изголовье кровати, – я проснулся меньше часа назад, еще даже кофе не выпил, а ты уже забросала меня упреками. Уму непостижимо. – Он обиженно направился в кухню, где, как она услышала, наполнил чайник. Джой направилась к двери.
– Значит, ты не обиделся, а просто устал?
– Да, – отрезал он, даже не повернувшись.
– Хорошо, – сказала она, – понятно. Тогда обними меня. – Она обхватила его руками, но почувствовала, как он слегка напрягся. Его руки неподвижно висели по сторонам.
«Что?! – хотелось закричать Джой. – Что происходит? Поговори со мной!»
Но Джой никогда не критиковала других людей за их поведение и никогда не требовала объяснений – она привыкла утешать и подстраиваться под окружающих. Привыкла все исправлять. Она заботливо погладила Джорджа и пообещала, что не опоздает. Удовольствие от грядущего дня улетучилось, хотя она даже не успела выйти за порог дома.
А теперь она бродила по «Селфриджесу», чувствуя, что время утекает сквозь пальцы, словно песок. Она купила маме халат из батиста и пакетик ароматической смеси. Максин, лучшей школьной подруге, живущей в Сан-Диего, – жестяную банку в форме лондонского автобуса с ирисками внутри, а кузине Трейси, живущей в Пуле, книгу про игуан для ее коллекции.
На этом все, а на часах было уже двенадцать. Она еще ничего не купила Джорджу, а ведь его подарок был основной задачей. Она печально отпустила ценник непомерно дорогого шелкового галстука и приняла решение.
Вок.
Она подарит Джорджу вок. Хороший, стальной, круглый вок из Чайна-тауна. И бамбуковую посуду. Палочки и чаши для риса. Ему понравится.
У нее не было времени идти в Чайна-таун пешком, поэтому она вышла из магазина и села в автобус, чтобы уехать с Пикадилли-серкус.
Нижний этаж был переполнен – наполовину людьми, наполовину пакетами, и поэтому Джой переложила все сумки в одну руку и поднялась по узкой лестнице на второй этаж. Она села у окна с левой стороны автобуса, засунула пакеты под сиденье и стала смотреть в окно. Оксфорд-стрит была переполнена людьми. Толпа струилась по тротуарам, перекрывая движение, – машинам едва удавалось проскочить.
