И только в поезде на Москву Лида вспомнила, что же ей снилось на самом деле: она убивала Вику! Убивала ножом, с яростью нанося удар за ударом. А потом стояла, глядя на залитое кровью тело, и чувствовала такое освобождение и облегчение, что не могла удержаться от смеха. Но смеялась тихо, чтобы не разбудить Марка, который спал где-то там, в дальней комнате. Но потом, смывая кровь с руки в ванной, она взглянула в зеркало и увидела не собственное отражение, а лицо Вики – бледное, с горящими злобной насмешкой черными глазами и кривой ухмылкой. Нет! Этого не может быть! Лида в ужасе провела рукой по лицу, испачкав щеку кровью. Отраженная в зеркале Вика точно повторила ее жест, и Лида закричала…
Вика тоже плохо спала в эту ночь, впрочем, как и в предыдущие. Она знала: цепочка несчастий выросла еще на одно звено. Отчаяние подступило слишком близко – черная ледяная вода была уже у горла, и дышать становилось все труднее и труднее. Ее посмотрел психиатр, она послушно пила лекарства: все, что угодно, лишь бы Марк не переживал. Все, что угодно, – но все напрасно, она это чувствовала. Безнадежно.
Таблетки оглушали ее, окутывали мягким облаком – но там, снаружи, стояли и ждали своего часа все Викины ужасы, просвечивая мрачными тенями сквозь сонный морок, наведенный лекарствами. Эти ужасы вновь ожили после аварии Марка: когда Вика увидела окровавленного Шохина, лежащего неподвижно на куче щебенки, ее так сильно ударило, что словно отбросило назад, в прошлое – за несколько лет, проведенных в «затворе», она, казалось, совсем пришла в норму, но сейчас все началось сызнова.
Один страх был огромным, как гора, к которой так привыкаешь, что забываешь о ее существовании и только машинально поглядываешь вверх – не сошла бы лавина. Были липучие и вязкие страхи, от которых очень трудно отделаться – как от прилипшей к подошве жвачки или скотча, цепляющегося за что ни попадя. Другие напоминали черных ворон, кружащихся над головой – по кругу, по кругу, по кругу. От них можно отмахнуться, но они возвращаются. Сильнее всего действовал страх, резкий и внезапный, пронзавший насквозь, как удар рапиры. От него не было спасения, только боль, дрожь и секундная потеря сознания. Но все это страшное, темное, опасное не только подстерегало снаружи – оно гнездилось и в ней самой, Вика чувствовала. И постепенно становилось все больше, все сильнее! Все опаснее.
Первое время после выписки Вика, бледная и слабая, в основном дремала и ела – через силу, потому что так велели врачи и хотел Марк. «Ты должна поправиться, надо поднять гемоглобин, большая кровопотеря». Она не могла ни на чем сосредоточиться, словно спала наяву, и время от времени застывала, устремив напряженный взгляд на первый попавшийся предмет вроде будильника или вазочки с засохшей розой и силясь понять: «За что? За что они так со мной?»
Кто такие «они», Вика не знала. Но должен же кто-то быть, должно же что-то стоять за этой чередой бед, за этой стальной спицей, на которую нанизана ее кровоточащая судьба?! Ни будильник, ни вазочка не знали ответа. Потом, очнувшись, она долго не могла понять, сколько времени прошло в этих сонных размышлениях. И когда она успела приготовить обед? Или это Марк приготовил вечером? И как она оказалась в центре города в магазине? И зачем купила пиво?
А однажды, лежа на диване с книгой, она вдруг увидела на подоконнике большого пушистого серого кота, который таращил на нее желтые глаза. Вика изумилась, а кот мягко спрыгнул на пол и побежал к двери, подняв опахалом пышный хвост – на хвосте и на «штанишках» налип какой-то мусор, словно кот только что вылез из-под пыльного дивана. Вика решила, что кот сам пробрался в дом, но все двери и форточки оказались закрытыми. Она выпустила кота на улицу, и тот убежал. Вернувшийся с работы Марк застал ее в полуобморочном состоянии и никак не мог понять, о каком коте она толкует.
А как-то на улице около автобусной остановки с Викой заговорила женщина, очевидно, хорошо ее знавшая, но Вика никак не могла вспомнить, кто это, – так и поддерживала разговор улыбками и междометиями. Женщина уехала, а Вика долго сидела на лавочке, не в силах сдвинуться с места – ноги отказали. А потом каким-то образом оказалась дома. Вика осознавала, что с ней происходит что-то безумное, и это приводило ее в ужас. Она уже переживала нечто подобное – сразу после изнасилования и аборта, но потом, когда ее жизнь наладилась, все прошло. И вот опять…
Марк видел, что лечение не слишком помогает и Вика делается все более странной: то рыдает и просит прощения, то пугается неизвестно чего, то неожиданно исчезает из дома или с работы и на его расспросы только непонимающе хлопает глазами. А то вдруг огрызается и скандалит. Как раз вчера они и поругались – Марк нашел Вику в саду. Она курила на крыльце и пила пиво из банки. Марк разорался:
– Ты транквилизаторы принимаешь, нельзя мешать со спиртным!
Вика криво усмехнулась и сказала:
– Да пошел ты! – и вернулась в дом.
Марк обомлел, а когда ринулся за ней, Вика посмотрела совершенно невинным взором и робко улыбнулась. Увидев выражение лица Марка, она испугалась и тут же заплакала.
– Прости меня! Что я опять не так сделала?
Марк никогда не мог устоять перед ее слезами – они словно прожигали душу насквозь. Утешая Вику, он думал: может, примерещилось?
В один прекрасный день Вика внезапно оказалась в парке. Сияло солнце, и ветер гнал по небу легкие облака, похожие на пушистые перья. Было совсем уже тепло, на деревьях проклюнулись маленькие листочки, на клумбе расцвели крокусы, а по обочинам выглядывали желтые цветки мать-и-мачехи. Вика не помнила, как попала сюда. Она подставила лицо солнцу – как хорошо! Потом достала из сумки бутылку темного пива и пакет с какими-то солененькими штучками. Откуда это все взялось? А, наплевать! Слишком страшно было задумываться о неизвестно откуда взявшемся пиве – лучше просто выпить. Вика пила медленно, по глоточку, растягивая удовольствие, и грызла соленые штучки, ни о чем не думая. Рядом кто-то покашлял, Вика оглянулась – неподалеку топтался бомжеватого вида алкаш в полосатой шапочке, Вика часто встречала его около магазина.
– Дочка! Помоги Ване! Душа горит!
Вика отдала ему недопитую бутылку, он взял и присел рядом, на краешек скамейки.
– Вот спасибо! Дай тебе Бог.
Он жадно выпил остатки пива и сунул бутылку в карман.
– Ты, дочка, другую бутылку не выбрасывай, Ване отдай! Когда допьешь…
– Другую? – И правда, рядом на скамейке стояла еще одна бутылка, уже открытая. Бомж вздохнул, а Вике вдруг стало так страшно, что она резко сунула ему и вторую непочатую бутылку.
