Ознакомительная версия.
Упала головой в подушку, расплакалась. Плакать было хорошо, легко, как плачут от неожиданно свалившейся на голову радости. Так, в сладких слезах, и уснула, будто согрелась в них наконец. Уже улетая в дрему, поймала за хвост тихую мысль: а может, оно и впрямь так надо было – и терпение чтоб, и жестокость...
Проснулась, словно кто до плеча дотронулся. Подняла голову с подушки, огляделась – никого... В комнате темно, в окно белый серп луны заглядывает. И вдруг захлестнуло сердце тревогой – Максим...
Встала, почему-то на цыпочках пошла к двери. В коридорчике темень разбавлена светом из кухни. Заглянула – вот он, ее сынок, сидит за кухонным столом, голову опустил на руки. И спина – вздрагивает...
Бросилась к нему, протянула руки, чтобы обнять за плечи, да остановилась внезапно как вкопанная. Он поднял голову, глянул горячими, опаленными болью глазами, улыбнулся жалко, потерянно. Выставил вперед ладонь упреждающе – не надо, мам...
Она и сама поняла, что не надо. Так и стояла над ним, не зная, куда пристроить мельтешащие руки – то ли за сердце схватиться, то ли сплести по-бабьи под грудью. И вопрос задала самый несуразный, несуразнее и не придумаешь:
– Что случилось, Максим?
– Ничего не случилось, мам. Все нормально. Иди спать...
– А ты?
– И я...
Выбрался неуклюже из-за стола, ушел к себе в комнату. И горе свое унес. Темное кухонное окно отразило ее беспомощное, часто моргающее глазами лицо – ну и сволочь же ты, мать...
* * *
Субботнее утро принесло оттепель, солнце, острый запах мокрого снега в пластиковую щель открытого окна. Заодно высветило скопившийся непорядок в доме – пыль по углам, несвежие занавески на кухне, общий хозяйский неуют.
Ленка, допив кофе и отправив в рот остаток бутерброда с маслом, спросила деловито:
– Что, теть Лиз, уборкой займемся? Мне сегодня в институт не надо, я вся в вашем распоряжении. А Макс еще спит, я его будить не стала.
– И правильно, что не стала. Пусть спит. А ты лучше с Сонечкой погуляй, я уборкой сама займусь. Вон какая погода хорошая...
– Гулять! Гулять! На горку пойдем гулять! – радостно запрыгала Сонечка, тряся белыми волосенками. – Я на санках с горки поеду! Как большие ребятки!
– Лен, только смотри за ней, ладно? Она ж такая егоза...
– Ага! Пошли одеваться, егоза! Теть Лиз, на нее ботинки надеть или валенки?
– Ботинки, пожалуй...
Ушли наконец. Можно и рукава засучить, привести дом в порядок. Как бы и что бы в доме ни было, а порядок никто не отменял. Сначала белье в машину забросить, потом на кухне приятную глазу чистоту навести... И в ванной все надо отдраить, так, чтоб блестели фаянс и кафель. Говорят, физическая работа грустные мысли в себя забирает...
Оглянулась – в дверях ванной Максим стоит, заспанный, бледный, взъерошенный.
– Доброе утро, сынок... Ты умыться хочешь? А я тут уборку затеяла... Я сейчас, я закончила уже...
– Доброе утро, мам.
– Сынок, а ты на завтрак что будешь? Может, оладушки сделать? – снова сунулась к нему угодливо. – Ты же любишь оладушки со сметаной...
– Нет, мам, не надо ничего, спасибо. Я потом...
– Ага, ага. Потом так потом. Давай умывайся, я тут уже с уборкой закончила...
Вышла из ванной, прислонилась к стене, выдохнула из себя виноватый испуг. Вот так теперь, мать, суетись и подпрыгивай. Сын-то в последние дни сам не свой... Запирается в своей комнате, молчит, пялится в экран монитора. Осунулся весь, побледнел. Видно, что переживает. Сдержала-таки свое слово Эльза, будь она неладна...
Шум пылесоса перебили короткие трели дверного звонка – неужели Ленка с Сонечкой так быстро нагулялись? Открыла дверь, удивленно подняла брови – нет, это не Ленка с Соней... Это Маша пришла... Стоит, улыбается заговорщицки.
– Я без звонка, Елизавета Васильевна... А Максим дома? Он должен дома быть, я знаю.
Ступила в прихожую по-хозяйски, быстро стянула с себя шубку. Спросила шепотом:
– Он ведь там, в своей комнате?
– Ну да... А откуда ты знаешь, что он должен дома быть?
– Так у него который уже вечер в окне свет горит...
– А ты что, в его окна смотришь?
– Ну да... Каждый вечер прихожу и смотрю. Не надоедать же вам вопросами... А звонить ему как-то не решаюсь. Лучше так, живьем... Я правильно понимаю, Елизавета Васильевна? Если он каждый вечер дома, то вопрос с этой... Как ее... Ну, та, с которой ваш муж...
– Ее Эльзой зовут, Маша.
– Во-во! Значит, с Эльзой вопрос решился, да? Он ее влюбил в себя и уже бросил, да? Наше с вами терпение победило, Елизавета Васильевна?
Она уже двигалась по коридору в сторону Максимовой комнаты, нисколько не нуждаясь в ответах на свои вопросы. И даже на ее испуганное «погоди, Маш...» никак не прореагировала, лишь оглянулась у самой двери, бодро подняв кулачок вверх – «но пасаран», мол, враг не пройдет...
Отчего-то ее особенно покоробил этот поднятый вверх кулачок. И глаза Машины покоробили – сытые в своей уверенности. Какая настойчивая оказалась эта Маша, однако...
А может, оно и к лучшему? Может, и надо вот так – с настойчивостью? Под окнами караулить, выжидать, появляться на глаза в нужный момент... Тоже своего рода терпение. Только все равно неприятно смотреть на этот поднятый кулачок «но пасаран», хотя вроде и радоваться ему надо... Вроде как все по плану идет... Отчего же кошки на душе скребут, а в памяти Эльзино грустное личико под банным полотенцем всплывает?
Ладно, пусть все идет как идет – всплывет и забудется. В конце концов, кто такая эта Эльза? Всего лишь случайный фактор, как град с неба, помявший цветы на клумбе. Его кто-нибудь просил на ухоженную чужими трудами клумбу сваливаться? Нет, не просил. Цветы на клумбе в чем-то виноваты? Нет, не виноваты... Время пройдет, лепестки-листья расправятся, дальше жить будут...
Так что действуй, Маша. Хоть и неприятен мне твой кулачок, и сытая уверенность в глазах неприятна, и бесцеремонность... Все равно действуй.
Мысли под уютный шум пылесоса текли неспешно, солнце вовсю разгулялось по миниатюрной гостиной, на кухне деликатно заурчала отжимом стиральная машина... И голосов из комнаты Максима не слышно. Полная картина домашнего покоя, хоть и обманчивая. Ох, чует сердце, обманчивая...
Бах! Грохнула дверь в Максимову комнату, в проеме двери мелькнула Маша, промчалась ветром в прихожую. Что ж, похоже, не получилось у нее никакого «но пасарана». А жаль. И в то же время – черт его знает... Но, как бы там ни было, надо проводить гостью...
– Нет, что я ему, дешевка последняя, что ли? Какое он право имеет... Люблю, не люблю, какая разница... Да как он смеет со своим «не люблю»...
Машу трясло от злости, губы дрожали, руки никак не попадали в рукава шубы. Повернув к ней красное злое лицо, она сузила глаза, собрала по-старушечьи губы скобочкой, прошипела, будто плюнула:
Ознакомительная версия.
