Ознакомительная версия.
7
Что же касается Карла, то он тоже успел проявить себя как любящий и заботливый брат.
Господин Роджерс даже звал их к себе в Цюрих. Но сначала у них не оказалось времени – четвертая четверть, конец учебного года, то-се, а потом и у него – то он уезжал в Гималаи, то женился на их бывшей директрисе.
Ирина Львовна с Татьяной Эрнестовной с легким сердцем простили ему эту женитьбу. Если уж ни на одной из них, то какая разница на ком – пусть будет Аделаида. Она, кстати, неплохая тетка и всегда относилась к ним адекватно – приветливо и доброжелательно.
– Понимаете, – говорила по этому поводу разумная и практичная Ирина Львовна, – положение сестры в чем-то даже выше положения жены, не говоря уже о любовнице. Жену можно разлюбить, с ней можно развестись, а вот сестра – человек, который дорог всегда…
Татьяна Эрнестовна кивала головой, соглашаясь, хотя и вздыхала при этом, а Манечка лишь молча и упрямо поджимала губы.
Однако время шло, Карл не только не собирался разводиться с Аделаидой, но, наоборот, в школе стало известно, что они ждут ребенка.
И Манечка тоже смирилась, вышла замуж за физрука, и, по крайней мере внешне, у них все было в порядке – за исключением спорного вопроса о поездке в Швейцарию.
Ирина Львовна с Татьяной Эрнестовной в Швейцарию не просились – понимали, что Карлу сейчас не до того. С пониманием они отнеслись и к тому, что он в последнее время не писал им и почти не звонил, – разве что в ноябре, ко дню своего рождения, Татьяна Эрнестовна получила от профессора поздравительную открытку.
Но с приближением Нового года им все чаще становилось грустно.
Та мартовская история, уходя в прошлое, покрывалась туманом. Чтобы этого не произошло окончательно, Ирина Львовна (чьи литературные опыты Карл, как вы, вероятно, помните, похвалил, одобрил и даже подарил англичанке ноутбук, чтобы творить можно было с комфортом) прилежно записала все с ними происходившее и подумывала о том, чтобы сделать из своих записок роман и отослать его в какое-либо издательство.
Воспоминаний незамужним сестрам, безусловно, хватило бы на множество долгих зимних вечеров. Однако обе они были женщинами далеко еще не старыми, можно сказать, в самом соку, – а в этом случае воспоминания греют душу, лишь когда есть надежда на встречу.
Но произойдет ли она? Будет ли им когда-либо еще так же потрясающе интересно, интригующе, захватывающе, как было тогда с Карлом?
Этого сестры не знали.
Если Татьяна Эрнестовна, обладавшая более мечтательным и восторженным, нежели Ирина Львовна, характером, и питала какие-то иллюзии насчет будущих, в том числе новогодних, чудес, то Ирина Львовна твердо решила ни о чем таком не думать и ни на что особенное не надеяться.
* * *
Надо сказать, что большинство педагогов и учеников не поддержало бы Ирину Львовну в ее пессимистических настроениях, потому что практически все рассчитывали получить от школьных празднеств весьма многое.
Взять, к примеру, нашего старого знакомого Сашу Горчакова – двоечника, лодыря и известного нарушителя школьной дисциплины, – переведенного-таки, стараниями отца-бизнесмена, в десятый класс.
Учеба десятиклассника Сашу интересовала не больше, чем в прошлом учебном году, а вот Настя Ягужинская, длинноногая и длинноволосая одноклассница-блондинка, – гораздо, гораздо сильнее, чем раньше.
За лето Настя окончательно вытянулась в фотомодель, оформилась в нужных местах и начала более активно пользоваться маминой косметикой. Вдобавок она (совершенно уж, по мнению Саши, ни к чему) прочла две книжки – «Ночь перед Рождеством» Гоголя и еще какую-то толстую, совсем без картинок – и теперь доставала Сашу своей образованностью и капризами не хуже, чем Оксана – кузнеца Вакулу.
Нет, одноклассница не приказывала Горчакову достать царицыны черевички и не обещала, в случае успеха, выйти за него замуж – да Саша ей этого и не предлагал. Все обстояло гораздо хуже.
Черевички Саша с папиной помощью достал бы какие угодно.
Но Настя не жаждала от него ни материальных ценностей, ни физических подвигов. Она хотела, чтобы Саша явил свой интеллектуальный уровень. Чтобы Саша доказал всем – публично! – что, кроме компьютера и флешки последних моделей, у него имеются и собственные мозги.
Саша сначала не догадывался, зачем ей это понадобилось, но, поразмыслив, понял с горечью и досадой, что она выбрала для него самое, по ее мнению, трудное задание.
Добрая половина педагогов, да и учеников тоже, считала, что, если бы Горчакову пришлось писать тест на определение уровня интеллекта, результат оказался бы примерно таким же, как у стула, на котором он в то время б сидел. Другая половина категорически с этим не соглашалась, полагая, что стул в данном случае подвергается совершенно незаслуженному оскорблению.
А между тем Саша был далеко не глуп (в компьютерных играх он, например, соображал исключительно), просто школьная муть, как говорил сам Горчаков, не интересовала его совершенно.
Несколько раз Саша давал себе твердое обещание плюнуть на все и забыть про Настю. В самом деле, мало, что ли, других симпатичных девчонок, попроще, без закидонов?
Но стоило ему прийти в школу, как глаза, минуя доску, разложенные учебники и тетради, расхаживающую между рядами и бубнящую себе под нос училку, приковывались к золотистому сиянию над передней партой в среднем ряду.
Ничего не мог Саша с собой поделать – слишком уж хороша была Настя, ее голубые глазки, чуть вздернутый носик, пухлые губки, длинные вьющиеся волосы цвета отцовской кредитной карты Visa Gold. И даже розовые пластмассовые заколки – бабочки в золотых локонах одноклассницы – обладали совершенно неотразимым для Горчакова очарованием.
Саше, как бедному гоголевскому кузнецу, оставалось либо идти топиться, либо выполнить Настино требование.
И вот примерно за неделю до ученического карнавала Горчакову пришла в голову Мысль. Именно так – Мысль. С большой буквы.
С этой Мыслью он сначала пошел в школьную библиотеку, но там нужной книжки не оказалось. То есть на русском языке – пожалуйста, а на английском, видите ли, нету…
А Саше непременно нужно было на английском. Пришлось скрепя сердце идти кланяться к Вобле.
– Зачем тебе? – вытаращила на него глаза Ирина Львовна, прозванная Воблой за общую сухость телосложения и взглядов на мелкие ученические слабости. – Да еще такая сложная вещь? Ты же по-английски, извини за прямоту, и двух слов связать не можешь!
Саша, который вовсе не собирался называть истинную причину, был к ответу готов.
– Все из-за Карла Генриховича, – непринужденно объяснил он зардевшейся при звуках этого имени учительнице. – Помните, он у нас урок давал и читал нам Шекспира? Так вот, Карл Генрихович говорил, что очень полезно учить стихи на английском языке. Ну я и решил попробовать – вдруг, думаю, и мне это поможет…
Ознакомительная версия.
