Шаги давались ему с трудом, ноги словно чугуном налились, стали неподъемными, как будто шел он в водолазном костюме по дну моря. И видно было так же плохо, как в мутной воде. А в голове, как горячий родничок, пульсировала строчка, откуда-то хорошо ему известная, – «самого главного глазами не увидишь», и он никак не мог вспомнить ее продолжения...
* * *
...Зиновьева нашли через час. Он, скорчившись, полулежал на широком подоконнике между этажами, тяжело привалившись к огромному горшку с цветком, которые в большом количестве разводили жильцы этого элитного петербургского дома.
Витя Осокин звонил Зиновьеву несколько раз – он давно уже должен был выйти из парадной, а его все не было и не было. Не дождавшись, Витя прорвался в дом мимо консьержки, лифта ждать не стал, помчался, перепрыгивая через ступеньки, вверх по лестнице и нашел Василия Михайловича.
Осокин нащупал пульс и услышал несильные толчки крови под кожей. «Жив!» Что случилось с Зиновьевым, Витя определить на глаз не мог, но на всякий случай не стал трогать тело. Позвонил не в скорую, которую можно прождать три часа, а знакомому врачу, по распоряжению которого бригада прибыла через пять минут.
– Инфаркт! – услышал краем уха Осокин. Его оттеснили от Зиновьева, и он терпеливо ждал в стороне, наблюдая за тем, как слаженно и четко работают медики.
– Вы вызывали врачей? – спросил у Осокина врач, заметив его бесполезно торчащего на лестнице. – Как давно все случилось?
– Не менее часа... – растерянно ответил Витя.
– Плохо...
– Доктор, он...
Врач не дал Осокину закончить вопрос, понял и так.
– Никаких прогнозов! Вот у Него просите, у Господа Бога, – указал он пальцем в небо. – Едем!
Санитары аккуратно понесли носилки вниз, ловко выруливая между стенами и перилами.
– Куда его? – спросил Осокин у врача, когда тот вслед за носилками нырнул внутрь кареты скорой помощи.
Тот назвал адрес Покровской больницы.
Секунда, и карета скорой помощи под аккомпанемент сирены и цветомузыку проблескового маячка скрылась в ночи.
* * *
Витя влез в машину, возле которой в полном оцепенении стоял любимый и самый быстрый водитель Зиновьева – Сережа Гавриков.
– Серега! Приди в себя. – Витя Осокин похлопал по водительскому сиденью. – Поехали.
* * *
Считается, что там, наверху, все расписано, как в самом строгом календаре. Есть у каждого жителя земли день рождения, есть день первого шага, есть день первого слова, первой любви день и последний день первой любви, и самый-самый последний день тоже отмечен. И все это называется судьбой. Говорят, ее можно изменить, откорректировать, убрав негатив и добавив позитива.
Василий Михайлович Зиновьев никогда не верил в это. Как это можно откорректировать то, что расписано на самом верху? И не каким-нибудь управляющим банком или начальником жилконторы, а... как бы это правильнее выразиться, ну, скажем, обладателем высшего разума.
Зиновьев в судьбу верил и не сетовал на нее. Жить так жить, а нет... Ну что ж, значит, надо собираться.
Он много читал о том, как это наступает. Мол, отделяется душа от тела и поднимается под больничный потолок и, улыбаясь, смотрит оттуда на то, как суетятся внизу люди в белых или зеленых халатах. А потом летит душа через страшный черный тоннель к свету, а свет так далеко – в самом конце тоннеля.
Ничего подобного у Зиновьева не было. Когда на лестнице его прижала боль в груди и начала сдавливать, будто обручами от бочки, в глазах у Зиновьева потемнело, только яркие искры проносились, как из паровозной топки. И страх! Страх, липкий и жуткий, сковал его. Хотелось бежать, выйти к людям или позвать на помощь, но на это не было сил. Их хватило только на то, чтобы не грохнуться на затоптанный ботинками пол, а доползти до широкого подоконника и прислониться к горшку с цветком.
Что было потом, Зиновьев не помнил вовсе. Может быть, его уже и не было. Вернее, он был, но на другом свете. Когда он открыл глаза, то увидел большую белую луну прямо над головой.
«Ну, правильно, – трезво рассудил Зиновьев. – Если я на том свете, это ведь где-то во Вселенной, а она хоть и большая, но из любого ее уголка непременно видно луну. Я так думаю... Или, может, я ни хрена не смыслю в астрономии?..»
Зиновьев чуть перевел взгляд и увидел над головой металлический блестящий стержень. На нем болталась табличка на крючке, на которой он прочитал свое имя и отчество.
«Ну, правильно! – снова стал рассуждать Зиновьев. – Если я попал на тот свет, то надо же как-то знать, чья это душа. Она ведь бестелесная. На нее костюм с карманами не наденешь. А если нет карманов, то куда же паспорт положить? Вот я теперь знаю, как это делается! Паспорт сдается на вечное хранение, а имя и отчество на табличке пишется. Все логично!»
Зиновьева вполне удовлетворили умозаключения.
А еще на этом стержне висело вполне земное полотенце, голубое, махровое, с белыми полосками по бокам. Объяснить его нахождение на том свете Зиновьев не мог. Душе полотенце вроде как без надобности...
В поисках истины Зиновьев задрал голову и увидел привязанные к стержню игрушки – Лиса и Маленького принца, которые Дашка привезла из Парижа. И тут же вспомнил строчку, которую мучительно не мог закончить накануне: «Самого главного глазами не увидишь. Зорко одно лишь сердце». И все понял.
«Нет, я не на том, я на этом свете!» – подумал он. А на самом деле сказал вслух и тут же услышал ответ:
– Конечно, на этом! На том я не буду пахать как папа Карло без отдыха по трое суток на полторы ставки! А знаете, больной, почему все врачи пашут на полторы ставки?
– Нет... – проскрипел Зиновьев.
– На ставку есть нечего, а на две – некогда!
* * *
Доктор в зеленом халате, в колпаке и очках заглянул Зиновьеву в глаза, подержал его за руку, пощелкал переключателями на каком-то аппарате, установленном в изголовье.
– Доктор, а я еще по...
– Поживете-поживете, – опередил его веселый доктор. – Я не исключаю, что еще и женитесь, какие ваши годы! Невеста у вас затейница. Принесла игрушки, велела вам показать. Говорит, они вам о празднике каком-то напомнят, которого нет в календарях. Вспомнили праздник, больной?
– Вспомнил.
– Скажете?
– Нет, доктор, это очень личное.
– О-о, да вы у меня боец, Василий Михайлович! Интимное что-то?
– Не совсем. – Зиновьев помялся немного. – Доктор, я вам скажу, но по большому секрету. Хорошо?
– Заметано!
– Несколько лет назад я очень сильно упал...
– Травма?
– Можно сказать, что да. С луны свалился.
– Вы не только боец у меня, Василий Михайлович! – Врач внимательно посмотрел на Зиновьева. – Вы – фантазер. И меня это радует. У меня такие... свалившиеся с луны... быстро поправляются.
