Спросить Пашку, видел ли он Свет? Если бы видел, сам бы сказал! Ищу в Пашкином лице изменения.
— Спасибо за чай, очень кстати! — Пашка грызёт яблоко. — Когда меня несло вниз и переворачивало, я терял дыхание. От страха не мог восстановить его. Никогда не думал, что так страшно головой вниз, никакой власти над собой! Поднялся легко. Всё началось, когда поднялся. Правда, Саша говорил, плотность воздуха различна наверху и внизу. Наверху потоков больше. И вообще существует масса дестабилизирующих факторов. Летит. Смотри! — кричит Пашка.
Но сказать, что Саша летит, нельзя. Он падает вниз, переворачиваясь в воздухе, как неживой.
— Видишь, он тоже не регулирует крылья! Не может! Откройте парашют! — кричит Пашка в микрофон.
Но Саша парашюта не открывает.
— Парашют! — истошно вопит Пашка. — Смотри, он падает!
Как обычно, в экстремальных ситуациях, я становлюсь бездействен.
Саша рушится вниз, вместе с ветвями деревьев, которые по пути ломает.
В последний момент сработала система автоматического спуска, парашют раскрылся. Это самортизировало удар — приземляется Саша сравнительно мягко.
Глаза у него закрыты. Лицо — белое, как у тёти Шуры. Лежит, неловко подогнув ноги.
Не умер же он?! — кричу я без голоса. — Ещё и Сашу? За что?
Пашка из чашки льёт чай в Сашин рот.
— Понесём его домой! Вызовем «скорую»! — Осторожно Пашка прощупывает Сашины руки и ноги. — Целы. Что же с ним? Чем же он ударился? Шлем с защитой, голову повредить не мог! Шея? Позвоночник?! — Осторожно он подводит руки под куртку и шарит по позвоночнику.
Стою истуканом, в животе рождается лёгкая мелкая дрожь.
Ты не можешь ещё и Сашу отнять у меня! — кричу я Свету. — Не можешь! Он не служил мне. Он не…
Саша открывает глаза.
— Это прекрасно! — говорит он.
— Что же тут прекрасного? Вы потеряли сознание! — вопит Пашка. — Не от страха же!
— Какой страх?! — Саша пробует встать, не может, лишь садится. — В одной из аварий я повредил башку, и случается спазм. Хорошо, что успел включить «бумеранг». Потом меня отпустило, я понял, что сейчас разобьюсь, и ввёл в действие парашют, но снова чёртов спазм…
— Так вы не можете больше участвовать в авариях! — кричит Пашка.
— Могу. Это бывает крайне редко. Я забыл поесть сегодня. И ночь не спал. Совпадение.
Я даю ему яблоко.
И в эту минуту понимаю: я не хочу лететь. Не хочу и всё.
Страх ни при чём.
Поднявшись в это грязное мутное небо, я не увижу Света. Свет не здесь, не над нашими головами. Если бы Он был здесь, и Пашка, и Саша вернулись бы оттуда другими…
— Что же не так? — спрашивает осторожно Пашка.
— Крылья, — с полным ртом, неразборчиво отвечает Саша. Он наконец встаёт с висящим за спиной парашютом. — Иов не полетит. Сначала нужно решить проблему крыльев.
Я и не хочу лететь. Я хочу спать и есть, несмотря на обед и съеденное яблоко. И больше не хочу ничего, так как не могу справиться с неожиданным открытием: «Вверх, в небо — вовсе не значит к Свету».
Мы идём домой. Саша громко хрустит яблоком.
Лишь после обеда объясняет: как и Пашка, он не мог создать нужный угол атаки! Но всё, что касается электроники, в порядке! Поэтому они оба не разбились.
— Странно, крылья подвели! Именно над ними я работал дольше всего! Не представляю себе, где ошибка? С другой стороны, Паша же летал! И я летал. Живы же мы! Я доделаю, ребята, обещаю!
Крылья Саша оставил нам, но было ясно: пока он не переделает их, мы не полетим.
Я устал так, как устают, наверное, за жизнь — больше всего на свете хотел остаться один и плюхнуться в кровать. Но Пашка и не собирался уходить.
— Ты уроки-то собираешься делать? — спросил он. — Очнись наконец.
Только мы сели заниматься, пришла Анюта. И опять, в первую минуту, мне показалось — девочка. Но сетка морщин на лице стала гуще.
— Круша! — взяла она в руки Павла. — Горе какое, Шуру у меня забрало.
Мы с Пашкой посадили её пить чай. Отодвинули наши тетради и учебники, поставили перед ней Сашин торт.
Она жадно пила чай и жадно ела торт, из чего я заключил, что она давно не ела, достал остатки мяса и макарон, и она, ни слова не говоря, стала есть. Для матери придётся ужин готовить.
— Я сегодня летал, — стал хвастаться доверчиво Пашка. — Холодина, жуть. — Подробно передавал он свои ощущения, словно экзамен Анюте сдавал. Принёс крылья.
Анюта наконец улыбнулась.
— Вы на похороны не приходите, — сказала. — Попрощались уже. Воскресить не воскресите, а родственников раздражать нечего. Знаете, небось, что такое ревность. Она же из-за тебя себя не помнила! — смотрит Анюта на меня. А потом говорит Пашке: — Очень прошу, отдай мне Мурзика. Ты с ним вот и с Крушей, а Мурзик дружит с моей Тучкой, и очень будет им хорошо вместе. Посмотри-ка, он целый день у тебя дома один, плачет, наверное.
Пашка насупился. Но тут я сказал:
— Правда, он один целый день. Плачет. Пашка ушёл с Анютой — показать, где живёт, и договориться, когда завтра она Мурзика заберёт. А я принялся варить матери макароны. Она любит макароны с сыром.
Уже давно вечер. День сегодня странный, кажется, не один прожит, а несколько. Уже девятый час, а матери нет дома!
Давно остыли макароны, обветрился сыр, давно сделаны уроки, прочитаны ежедневные страницы книги (сейчас я читаю «Домби и сын»), глаза у меня слипаются.
Только бы с ней ничего не случилось! — молю я Свет.
Свет отнял у меня Павла и тётю Шуру, я не имею права никого полюбить, я должен сторониться людей, чтобы не погубить их. Может Свет отнять у меня мать?
Я пошёл в её комнату, зажёг все лампы — и верхний свет, и на её письменном столе, и возле круглого стола, за которым она разговаривает со своими гостями.
Круша прилетел за мной. Он спокоен. Он совсем не такой, какой был вчера. Вчера он гнал меня из дома.
У Круши тоже есть дома свои дела.
Он любит убирать дом. Клюнет что-то, мне не видимое, на полу и летит с добычей к помойному ведру. Мне становится стыдно, я начинаю пылесосить.
Ещё он любит брызгаться. Наберёт в клюв воды и разбрызгивает по комнате прямо на лету. Нет-нет, да на меня плеснёт. Что он хочет сказать этим? Утром и вечером я принимаю душ.
Любит он взлетать под потолок почти по прямой и с высоты падать на пол. Я называю это уроками физкультуры. Зачем ему это, не пойму.
Ещё он любит мои книжки. Подлетит к этажерке, на которой они лежат, и начнёт махать над ними крыльями. Пыль ли сдувает или объяснить мне что-то хочет? Книжки я беру в библиотеке раз в неделю, исправно читаю их, что же ещё я должен с ними делать? Несколько книг купила мне тётя Шура, несколько — Саша. Тёте Шуре всё казалось, я — маленький, и она покупала сказки. Я не против. Я люблю сказки и сейчас.
