Стиви взяла его за руку, которая оказалась ледяной, хотя в салоне было тепло. Ей почудилось, будто это она сама побывала в доме своего детства, который выглядел тоже достаточно невинно и все же был для нее тюрьмой, а часто и адом.
– Тебе нет нужды рассказывать мне истории, – сказала она. – Я понимаю, Самсон. Я действительно понимаю.
– Я знал, что ты поймешь. Вот почему я привез тебя. Мы с тобой духи детства, Милая Стиви… Вот почему я дал поглядеть тебе на то, что никто еще не видел. Возможно, уже завтра я пожалею об этом, возможно, даже буду на тебя злиться, но иногда бывает так одиноко жить без прошлого и иногда…
Стиви попыталась обнять его, но он сбросил ее руку. И все-таки из всего, что Самсон дал ей, она ощущала, что больше всего ее тронуло то, что он подарил ей правду. Она попыталась что-то сказать ему, чтобы ослабить его боль, которую он так старательно прятал.
– Тебе больше не нужно прошлое, Самсон. Ведь у тебя такое блестящее настоящее… и будущее. А то, что осталось здесь, боль, которую ты тут испытывал, все это больше не реальность… это уже древняя история. Ты сейчас уже кто-то другой, преуспевающий, талантливый, важный. Никто больше не может тебя обидеть.
Он прикоснулся в темноте к ее лицу.
– Ах, сладкая Стиви, – сказал он, – это самая большая ложь из всех. Никогда не верь в это… или ты будешь себя чувствовать вновь и вновь обиженной.
Приказав шоферу везти их домой, он свернулся калачиком в углу и задремал.
Но Стиви не могла заснуть. Она думала о том, что она сказала Самсону, и гадала: может ли это относиться и к ней тоже? Была ли боль прошлого древней историей? Была ли она сейчас другой?
Когда они вернулись в город, розовая заря уже окрасила небо. Ночь прошла. Ее счастливое Рождество уже казалось давно прошедшим.
– Как ты посмела? – набросился Самсон на Стиви, размахивая номером свежей газеты «Вилидж войс» перед ее носом. – Как ты посмела сказать обо мне что-то без моего разрешения? Я сделал тебя особенной, Милая Стиви, но я могу и превратить тебя в ничто, если ты думаешь, что можешь нарушать мои правила, когда тебе заблагорассудится!
Воскресный день перевалил за полдень, и Самсон вызвал ее в Забегаловку, сказав, что они устроят интимный поздний завтрак – просто они вдвоем да еще Пип. Но едва она вошла в дверь, как он извлек газету и напал на нее.
Его сегодняшний гнев напугал ее так, как никогда не пугал гнев адмирала. Возможно, даже еще сильней, потому что отец был предсказуем, и она знала, чего ей ожидать. А ярость Самсона, казалось, приходила ниоткуда. Еще минуту назад они были лучшими друзьями, а в следующую он становился бешеным и страшным незнакомцем.
Все казалось еще хуже и по другой причине. Она могла покинуть адмирала, сбежать от него. Но была неразрывно связана с Самсоном. Он дал ей так много, что она теперь боялась потерять.
За последние два месяца он переделал ее жизнь. Ее вполне можно было считать его творением, таким же, как картины или скульптура. Все началось с его приказа бросить работу во время празднования Нового года. Он сказал, что не может допустить, чтобы одна из завсегдатаев его Забегаловки была «простой продавщицей».
– Ну а что мне еще остается делать? – сказала Стиви.
После чего, по его сигналу, один из гостей затрубил в фанфары, и появилась Пип вместе с двумя парнями Валентины, одетыми в безупречные итальянские костюмы, они несли большой сундук. Пип откинула крышку и извлекла пару дюжин наиболее дорогостоящих и модных творений ее матери. Пип объяснила, сияя, что она украла их из демонстрационной комнаты, когда дизайнер уехал в отпуск на Ямайку.
И тут же поднялась суматоха и начались съемки, которыми дирижировал Самсон. В течение трех часов он одевал Стиви в наряды от Валентины, разрисовывал ее лицо множеством выразительных теней для глаз и разными видами помады и велел принимать разные порнографические позы с гостями, в пожарной машине, с его скульптурами, а потом и совершенно голой на его кровати – с огромными чучелами животных. Стиви проделывала все это без лишних вопросов, почти ничего не сознавая, только глаза ее блестели благодарностью за амфетамин, который Самсон выдавал ей из коробки со Всемирной выставки. И в это же время он не отходил от кинокамеры.
В последующие дни Самсон обхаживал своих многочисленных знакомых из модных магазинов, чтобы они поглядели на фотографии, в уверенности, что они с радостью согласятся использовать Стиви в качестве модели – что и случилось. За пару недель Самсон также сделал свой новый фильм «Развлечения Стиви» и собирался демонстрировать его в маленьком кинотеатре на окраине. Буквально в мгновение ока она стала знаменитостью сама, чего и добивался Самсон. Фильм шел, очередь растягивалась на весь квартал; ее первая фотография, помещенная на обложке журнала, расхватывалась из киосков.
Но если он мог сделать ее знаменитой буквально на одну ночь, то у Стиви не было сомнений, что его угроза была реальной: он так же быстро мог и стереть ее из памяти толпы, превратить сказочную принцессу снова в лягушку. Адмирал никогда не был способен сломать ее или отобрать у нее мечты, а вот Самсон мог.
– Выслушай меня, пожалуйста, – Стиви уже рыдала, – я и не знала, что тот парень был репортером. Я покупала новые платья в Сохо, а он был там со своей подружкой, и он узнал меня. Мы поболтали всего лишь минут десять, и я понятия не имела, что все мною сказанное попадет в печать. Я действительно ужасно расстроена и прощу прощения, если что-либо из этого…
– Просьбы о прощении ничего не значат для меня, Милая Стиви, – заявил холодно Самсон. – Я ничего не прощаю и никогда ничего не забываю.
– О, дай посмотреть, Самсон, – вмешалась Пип, выхватила обвинительный документ из его руки и изучила короткую заметку, где Стиви описывалась как новая суперзвезда андерграунда, созданная художником. – Черт возьми, да тут вовсе не от чего беситься! Все, о чем рассказала Стиви, это то, что ты сам постоянно говоришь о себе – что благодаря тебе она сделала свою карьеру модели и что ты руководишь всеми ее художественными и творческими решениями. – Пип прочитала вслух последний абзац статьи: – «Милая Стиви Найт, как называет ее Самсон, в такой же степени продукт его творчества, как и сам мистер Лав. У них обоих, кажется, нет прошлого, по крайней мере такого, которое репортер может привести с большей или меньшей степенью вероятности. Всего этого достаточно, чтобы заставить людей спрашивать себя, не является ли Самсон Лав мошенником в такой же степени, как и художником. Вероятно, он продвинул «поп арт» еще дальше и изобрел новый жанр – назовем его «мошенническое искусство». – Пип отшвырнула газету в сторону. – Так что же так тебя разозлило, что у тебя вожжа под хвост попала, – этот абзац? Эта ерунда, какую вылил на тебя в конце репортер?
