хочу, чтобы ты понимала. У меня непростая ситуация в семье, о которой сложно и не хочется распространяться. Но я отношусь к тебе серьёзно, поэтому прошу — подожди. Не терзайся из-за случившегося, ты ничего плохого не сделала, никому не причинила боли. И не совершай опрометчивых поступков.
— Под опрометчивыми поступками ты имеешь в виду увольнение? — бледно улыбнулась Оксана, и Михаил кивнул, улыбнувшись в ответ. Невесело и как-то обречённо, но улыбнулся.
— Да. Я понимаю, что ты уже об этом думала. Не надо, я тебя прошу. Подожди, хорошо?
— Ладно. — Оксана вздохнула и, поколебавшись, всё же спросила: — А я… правда тебе нравлюсь? А то ты же говорил, что я…
— Очень нравишься, — перебил её Михаил, вновь наклонился и поцеловал, да так трепетно и глубоко, что у неё в голове ни одного сомнения не осталось. — Просто безумно… С ума по тебе схожу, Оксан…
Она не собиралась этого делать. Да и он, наверное, тоже. Просто не удержалась… и залезла рукой в его штаны, обхватывая ладонью твёрдый и чуть бархатистый член и вспоминая, как делала почти то же самое ночью. Провела пальцем по уздечке и задрожала, когда Михаил закрыл глаза, задышал чаще и, простонав её имя, подхватил на руки. Прижал к кухонной стене, задрав халат и отодвинув в сторону бельё, и резко, с хриплым рыком погрузился в её тело.
Оксана обхватила его ногами и руками, вскрикивая каждый раз, когда Михаил заходил на максимальную глубину, и выдыхая горячий и жадный воздух после того, как выходил. Его движения были быстрыми, лихорадочными и отчаянными, но при этом полными какого-то дикого первобытного восторга. Так же, как и нежные слова, сказанные хриплым шёпотом ей на ухо…
— Всё будет хорошо, веришь? — произнёс Михаил несколько минут спустя, опуская на пол расслабленную и чуть дрожащую от остаточных волн оргазма Оксану. Она посмотрела на него сквозь полусомкнутые веки, провела ладонью по его чуть влажной от пота груди и выдохнула абсолютно честное:
— Верю.
Михаил
Наверное, как-то так чувствуют себя деревья, которых с корнем вырывают из земли.
Михаил ощущал себя подобным деревом в это утро, уходя от Оксаны. Безумно не хотелось уходить, хотелось остаться, чтобы быть рядом, узнавать её лучше — и физически, и эмоционально. Алмазов отлично понимал, что они с Оксаной находятся только в начале пути, и теперь всё зависит от их дальнейшего поведения.
Он был очень благодарен ей за то, что она согласилась подождать и приняла его неуклюжие объяснения. Ничего конкретного, семейные проблемы… Могла бы и не поверить и послать на три буквы. И возможно, была бы права — Михаил нехорошо поступил с ней, но он не специально. Алмазов не собирался спать с Оксаной, когда ехал к ней ночью, просто хотел увидеть и провести вместе хотя бы пару часов до рассвета. И провёл… По сути — воспользовался неустойчивым эмоциональным состоянием. Если бы не случившееся с её отцом, Оксана бы настолько не расклеилась, не потеряла бы разум в объятиях Михаила.
Он понимал всё это, но стыдно ему не было. Наверное, потому что они с ней всё же были в равных условиях в этой ситуации — Михаил тоже был эмоционально неустойчив и потерял разум, когда Оксана стала гладить его по груди.
От воспоминаний о произошедшем сразу стало темно в глазах и тесно в штанах, и Михаил снизил скорость, опасаясь врезаться во что-нибудь, хотя дорога была пустая.
Ему давно не было настолько хорошо с женщиной. И он будет полным придурком, если упустит возможность сделать Оксану своей надолго. Не любовницей, нет — подобные отношения не для неё. И не для него, если уж быть честным.
Но прежде надо разобраться с семьёй.
От этого «разобраться с семьёй» мутило, потому что Михаил до сих пор не представлял, что будет предпринимать. Ладно — Таня, хрен с ней, на неё ему давно глубоко плевать. С Юрой наверняка проблем не будет, но Маша… Когда Алмазов представлял, как станет объяснять ей, что уходит из дома и разводится с мамой, у него в душе всё обрывалось. И сразу хотелось ничего не делать, а оставить, как есть. И развестись, когда Маша станет старше, будет воспринимать развод родителей спокойнее.
Но… тогда Михаил потеряет Оксану, а он был к этому не готов. Возможно, она — его единственный шанс обзавестись нормальной семьёй, а не суррогатом. Слишком долго он жил во лжи, пора что-то менять. Да, будет больно, но нельзя что-то отрезать от себя, не испытывая боли.
Когда Михаил приехал домой, дети ещё спали, а вот Таня нет. Сидела на чистой и вымытой до блеска кухне, в том же платье, в котором встречала Новый год, с заплаканным лицом. По-настоящему заплаканным — без театральности.
Алмазов окинул эту картину равнодушным взглядом и пошёл к себе, чертыхнувшись, когда Таня сорвалась с места и побежала за ним.
— Миш, подожди… Миш…
— Ну чего? — резко спросил он, останавливаясь и оборачиваясь к ней. — Чего, Тань?
Она жалобно надула губы, но Алмазов только поморщился. Приторные Танины духи вызывали глухое раздражение, а уж эти её заплаканные глазки… Снявши голову, по волосам не плачут. Жена, видимо, не в курсе.
— Будешь… завтракать? — спросила Таня тихо и напряжённо уставилась Михаилу в лицо, будто старалась что-то в нём прочесть.
— Нет, я ел. Когда дети проснутся, чаю с вами попью.
— Значит, ты всё-таки был у бабы… — пробормотала жена с удивительным для Алмазова разочарованием. — Да от тебя и пахнет женщиной… Как ты мог? В новогоднюю ночь… Я так никогда не поступала!
— Да ты вообще праведница, Тань, — иронично хмыкнул Михаил. — Это я грешник. Ладно, поговорили и хватит, пойду к себе. Я ещё посплю пару часов, если не возражаешь.
Он уже развернулся и пошёл к своей комнате, когда жена почти прокричала ему в спину, вызвав приступ глухого раздражения:
— Кто она? Расскажи мне! К кому ты сегодня уезжал?!
— Тебе-то какая разница? — огрызнулся Михаил и, больше не слушая, что говорит Таня, зашёл к себе.
Оксана
После ухода Михаила стало больно. Больно настолько, что Оксана достала из шкафа припрятанную туда на случай экстренных подарков коробку конфет и слопала все сразу. Тут же стало сладко и противно настолько, что срочно захотелось красной рыбы, но ничего подобного дома не было. И Оксана, просто в очередной раз выпив чаю, пошла в комнату — искать Ёлку и досыпать положенные организму
