Она не сразу вспомнила, что еще сегодня утром ждала другого мужчину и собиралась за него замуж. Но необычный порядок в квартире освежил ее память. Черт, Миллер мог нагрянуть в любую минуту!
— Я схожу за хлебом! — сказала она Ване. — Посиди немного, ладно?
— Не уходи. — Он удержал ее за руку. — Пожалуйста. Вдруг ты исчезнешь?
— Куда я денусь с подводной лодки? — засмеялась Саня. — Это мне страшно, что, пока меня не будет, ты уйдешь!
— Тогда пойдем вместе. Или не пойдем. Зачем нам хлеб?
— Но… нам же надо что-то есть. Или ты скоро уйдешь? — вдруг занервничала она.
— Ну куда же я уйду от тебя? Я буду с тобой столько, сколько захочешь.
Саня обняла его и, уткнувшись ему в плечо, тихо прошептала:
— Будь со мной, пока я жива.
Он услышал. И ответил:
— Конечно.
Сколько времени они так простояли? Вечность? Десять минут? Секунду?
— Я все-таки пойду за хлебом, — сказала Саня, не открывая глаз.
— Я сам пойду. — Его руки были сомкнуты вокруг нее, и она уже перестала понимать, где ее кожа, а где его.
— Нет! Я с ума сойду, пока буду тебя ждать. Вдруг ты не вернешься? И я снова не буду знать, где искать тебя.
— А давай я прямо сейчас напишу все свои координаты! Чтоб ты не волновалась… Сань, я будто вчера с тобой расстался. Но я всегда знал, что мы снова увидимся. Помнишь, как ты спасла мой цветок?
— Какой цветок? Не помню.
— Ну, у меня дома в ведре стоял такой здоровенный куст. Я решил оттащить его на помойку, а тут ты идешь. И давай на меня орать, что я собираюсь выкинуть живой организм! Заставила обратно переть. Так вот, когда мы окончательно расстались, он зацвел розовыми цветками. Красиво было. Я сидел, смотрел на них и думал, что надо как-нибудь тебе сообщить… Вот теперь говорю. Ну куда же ты?
— За хлебом.
— Саня… Иди сюда…
— Десять-то минут ты можешь потерпеть? Даже меньше…
Выскочив на улицу, Саня поняла, что не сможет сейчас объясняться с Миллером. И набрала номер отца.
— Ты что сейчас делаешь? — деловито спросила она.
— А что тебе надо? — Анатолий Васильевич сразу уловил суть.
— Поезжай прямо сейчас в клинику, найди Миллера и напейся с ним! Это очень важно, папа!
Ответом ей был циничный смешок.
— Папа, я серьезно. Пожалуйста, скажи ему, что ничего не может быть.
— Саня, а ты сама-то что делаешь? — осторожно спросил Анатолий Васильевич.
— Какая разница! Потом расскажу.
— Значит, ты требуешь, чтобы я пришел к Миллеру, как новый русский буддист, задвинул тезис, что ничего не может быть, и ужрался бы с ним до нирваны. Я правильно тебя понял?
Саня слушала вполуха. Она уже неслась по супермаркету, закидывая в корзину хлеб, сыр, куриные окорочка и пытаясь сообразить, достаточно ли у нее денег, чтобы расплатиться.
— Да, да, правильно! — Интересно, хватит ли ей еще на бутылку вина? — Папа, ну пожалуйста! И поторопись. Нужно, чтобы ты перехватил его в клинике, до того как он уйдет.
— Ничего не может быть, — задумчиво повторил ее отец и надолго замолчал.
Саня уже хотела заорать, что она вообще-то с мобильника звонит, но тут из трубки донеслось:
— Да, блин, ты права! Ничего не может быть! Это точно! Я поеду! И скажу ему! Бля! Ты дергаешься тут, трепыхаешься, как карась на веревочке, и не знаешь, что ничего не может быть!.. А чего, кстати, не может быть?
— Ну… В общем, он сделал мне предложение. Вчера. И я… почти согласилась.
— Саня! Он же был женихом твоей подруги!
— Но они расстались!
— Ну и что? Могли бы еще помириться.
— Папа! Если тебя интересует только Наташина личная жизнь, то ты можешь быть спокоен. Я передумала.
— С другой стороны…
— Некогда рассуждать! — рявкнула Саня, с тревогой наблюдая, как кассирша сканирует штрих-коды ее покупок. В этом супермаркете общая сумма не выводилась на дисплей, и ей оставалось только гадать, сколько там набежало. — Папа, ты понимаешь, что он сейчас оперирует, но в любую минуту может явиться ко мне?! А я сейчас с другим человеком! И если он увидит Миллера, то возьмет и уйдет, а я этого не переживу!
Оторвавшись от своего занятия, кассирша с интересом посмотрела на Саню. Но той было все равно.
— Папа, я серьезно говорю!
— Да я слышу, слышу… Ну ты даешь, дочь!
— Папа!..
— Ладно, выезжаю.
Денег, как ни странно, хватило.
Ваня встретил ее в коридоре.
— У тебя документы в порядке? — спросил он. — Нужно поскорее все оформить, чтобы ты могла поехать со мной. Ты же поедешь?
— Да.
Оставив Саню с лысоватым мужичком на Васильевском острове, Наташа терялась в догадках. Кто он? Незнакомец, пригвожденный к асфальту стрелой Амура? Вряд ли, тем более он назвал Саню по имени. Человек из прошлого? Но у Сани не было бурного прошлого…
Не выдержав, она в тот же вечер набрала номер подруги. Трубку долго не брали, потом взяли, сдавленно сказали «але», а в ответ на Наташины вопросы смущенно захихикали. Это было так не похоже на Саню! «Значит, этот тип сейчас у нее», — поняла Наташа.
— Извини, — сказала Саня в подтверждение ее мыслей, — но я сейчас… занята. Давай потом поболтаем! — И сразу раздались короткие гудки.
Наташе стало грустно. А еще стыдно, оттого что она, такая эгоистка, не могла радоваться за подругу.
…Неожиданно для себя самой она оделась и побежала на стоянку.
«Позвонить же можно было!» — ругала она себя, пролетая перекресток на желтый сигнал.
Дверь открыла соседка Елошевича.
Неодобрительно глядя на Наташу, она сказала, что Анатолия Васильевича дома нет и неизвестно, когда он будет.
Наташа могла бы просто пройти мимо нее и ждать Елошевича на его территории, но дома спал беспризорный Петька. Это во-первых. А главное, она не знала, что делает Елошевич в такое позднее время. Вполне возможно, что он вернется с дамой.
Наверняка так и есть, решила Наташа, заводя мотор. Он же еще достаточно молодой мужчина. Тетя Тоня часто хвасталась, что, когда они родили Саню, им обоим было по восемнадцать лет. Сейчас Сане, как и самой Наташе, двадцать девять, значит, ему всего-то сорок семь!
Да он гораздо моложе мужиков из модельного бизнеса, пристающих к шестнадцатилетним дебютанткам!..
А с другой стороны… Восемнадцать лет — не такая уж большая разница, чтобы страдать из-за нее. Жены бывают и на тридцать, и на сорок лет моложе своих мужей, и никто не мучается по этому поводу. Поэтому дело не в возрасте. Просто она ему не нужна. Он не любит ее.
Из головы все не выходила случайно подслушанная ею фраза: «Похоть — это очень грустно».
