Елена Квашнина - А у нас во дворе (СИ)

   Пресловутый махинатор собственной персоной объявился в конце августа, после Золотых песков. Позвонил в дверь, я была ближе всех, открыла.

   - Сука! - он произнёс одно только слово. Зато как!

   Я узнала его по голосу сразу. Серёжа в мгновение ока возник рядом, отодвинул плечом, прикрыл собой.

   - Зачем пришёл?

   - Сказать ей, что она сука.

   - Сказал? А теперь проваливай, образец благородства. И чтоб рядом с ней я тебя никогда больше не видел. Понял? Иначе точно пришибу, не пожалею.

   Дверь захлопнулась. Серёжа развернулся, обнял меня.

   - Девочка моя... Испугалась?

   - Нет, - я поискала его губы, подставила свои. - Просто неприятно очень, гадко.

   Он долго целовал меня в коридоре, и я напрочь забыла о Воронине, о грубом слове, о неприятном осадке.

   Осенью он отвёз меня в клинику Фёдорова. Четыре дня - подготовка и собственно операция, неделя - в реабилитационном корпусе, куда мужа не пропускали ни за какие коврижки. Видеть я немного стала, - ложку мимо рта не пронесёшь, - но мутно, расплывчато, недостаточно для завершения курса средней школы. Со мной занимался дядя Коля, заставляя учить предметы на слух. Серёжа заканчивал институт, мне необходимо было закончить школу с полноценным аттестатом, не со справкой. Вместе мы справились.

   Со временем его родители смирились, видя, как мчится их сын в новый дом, как трудится ради своего счастья и нормального будущего. Чего там говорить? Они вырастили отличного парня. Лучшего. За что я была им благодарна всем сердцем. И они мне простили мои невольные грехи. Звали переезжать к ним. По понятным причинам мне это казалось не совсем удобным: чужие, почти незнакомые, в общем-то, люди, которых далеко не обо всём можно попросить; чужая, незнакомая квартира, где надо долго изучать разные предметы, повороты, особенности, то есть временно недоступный мне быт; чужие правила общежития. Но я, извлекая уроки из прошлого, гоняла своего Логинова к предкам почаще, благо живём рядом.

   Рожать мне врачи запретили до полного восстановления, иначе я могла потерять достигнутое и уже навсегда. Это было для нас с Серёжей настоящей бедой. Но мы справлялись. Повторная операция каждый год откладывалась. Мы жили теперь в новой стране, в новых условиях. В августе 91-го Серёжа искренно радовался, что у жены зрение ни к чёрту не годится, а то пришлось бы ему не в меру любопытную жену вылавливать у Белого дома. И осенью 93-го тоже радовался, даже сильнее, чем в 91-м. Больше радоваться было нечему. На операцию требовались деньги, а их каждый раз не хватало.

   Времена шли тяжёлые для большинства. Мы как раз принадлежали к большинству, жилось нам непросто. Шурик и Боря Шалимов, тем не менее, завидовали. Оба часто заходили в гости, помогали в разных разностях, ябедничали на жён и детей. Шура смотрел на нас, как на собственный удачный проект. Единственный удачный, надо заметить. Боря на роль судьбы не претендовал, но тоже ждал благодарности. Любил под рюмочку вспомнить, как, увидев меня зимним вечером одну против троих амбалов, втрескался насмерть, однако не стал перебегать Серёге дорожку, пользуясь своей офигительной красотой, ибо мужская дружба превыше всего. Пусть Серёга оценит подвиг Бори и спасибо скажет.

   Логинов посмеивался, но подгребал меня к себе, держал крепко, громко выражая восхищение тем фактом, что я не могу видеть офигительную Борину красоту. Заодно втолковывал другу, что настоящее счастье не в обладании, во взаимности, что отношения двоих - это труд, труд и труд. Откуда в нём житейская мудрость взялась, непонятно. Но он был тысячу раз прав. Я терпеливо училась у него смотреть на мир, людей и собственную персону иначе, постепенно избавляясь от излишней доли эгоизма. Совсем-то без эгоизма в нашей жизни нельзя. Или можно?

   Вобщем, это были очень трудные и очень счастливые годы. Не знаю, как Серёжа, а я ни единого раза не пожалела, что тогда в кинотеатре, в очереди, позволила себе захлебнуться горьким шоколадом его глаз и верить этим глазам бесконечно.

   Завтра, впервые за десять лет, я снова увижу коричневые шёлковые переливы. И даже немного побаиваюсь, такие ли они, какими я их помню, не выцвели? Впрочем, главное, чтобы чувство наше не потускнело, чтобы души у нас с Логиновым не выцвели, а с остальным уж как-нибудь справимся.