Шон вышел из своего укрытия и осторожно направился к дому, стараясь не шуметь и опасливо поглядывая на окна.
Он уже достиг последней большой клумбы, а Лизабет все еще не показывалась; не было и никого из прислуги. Чем ближе он подходил к дому, тем сильней охватывало его отчаяние. Покосившись на верхнюю часть дома, на третий этаж, где находилась спальня Сасс, Шон увидел, что с водосточных труб осыпается краска, что потрескалась черепица на крыше. Испытывая щемящую грусть, он обратил внимание на то, что занавеси в спальне Сасс плотно задернуты и не пускают внутрь яркое солнце.
Это окно всегда притягивало, завораживало Шона, когда он выходил из парка на дорожку, ведущую от дома к бассейну. И тут Шон неожиданно едва не наткнулся на одинокую фигурку. А когда опомнился, его сердце застыло. Никогда, даже в самых безумных фантазиях, он не мог бы себе такое представить. Матерь Божия, только не это.
— Сасс?
Он прошептал ее имя, не рассчитывая получить ответ. Перед ним была тень, призрак. Это была безутешная душа, чудом убежавшая из чистилища. У Шона перехватило дыхание, засосало под ложечкой. Боже! На губах застыл готовый сорваться крик, на глаза навернулись слезы.
Такую боль он уже испытывал в своей жизни, ее причиняли ему отец, жена, он сам. Боль так ему знакома, но это! Зрелище казалось просто непереносимым. Едва себя помня, он шагнул вперед, остановился, снова сделал шаг, уже не думая о том, что его могут заметить из дома.
— Сасс, девочка моя, — нежно произнес он, повторял это вновь и вновь, скорее желая убедить себя, чем надеясь на ответ. Она не шевелилась и даже не посмотрела в его сторону. Если бы она только взглянула, он, пожалуй, одолел бы ужас, сжавший его сердце.
Бормоча ласковую чепуху, он подошел к женщине, неподвижно сидящей в инвалидном кресле. Он едва ее узнавал. Исчезли великолепные волосы, которые он так любил. Лицо стало худым и бледным, бесследно пропали персик и сливки, кожа сделалась восковой. А эти глаза, не желавшие смотреть в его сторону, глаза, что когда-то сияли ему, согревали, возвращали его к жизни своей верой в его талант, они казались совсем мертвыми под длинными ресницами. Худые как у скелета руки лежали на коленях, прикрытых одеялом небесного цвета, такого пронзительного, что он лишь подчеркивал хрупкость и невесомость этой женщины.
И Шон направился к этому безмолвному существу, двигаясь осторожно, словно от резкого движения или внезапного шума она могла рассыпаться на тысячу кусочков. А подойдя ближе, Шон протянул руку и увидел, что она дрожит.
С неимоверным усилием Шон одолел эти последние шаги. Подойдя к Сасс, он положил руку ей на голову и провел по кудрявым волосам, ощущая их нежность. Шон медленно присел на корточки. Другая его рука осторожно накрыла ее длинные, холодные пальцы, согревая их своим теплом.
— Моя Сасс, моя девочка, — снова произнес он, положил голову ей на колени и замер, чтобы не испугать ее. Когда же из его груди вырвалось рыдание, а из глаз полились слезы, Сасс почувствовала в себе силы вернуться из чистилища, на которое уже обрекла себя.
— Шон? — прошептала она. — Неужели это ты?
— О Боже, Сасс. Сасс!
Шон вскинул голову, обхватил ладонями ее лицо и заплакал. Но радость его оказалась преждевременной. Сасс снова погрузилась в молчание. Вне себя от отчаяния, он просил ее вернуться.
— Сасс, послушай меня! — воскликнул он, повернув ее голову так, что она была вынуждена смотреть на него. — Не молчи. Не сдавайся. Нельзя уходить в свое горе, Сасс. Говори со мной. — Шон схватил ее за плечо, его пальцы впились в нее, не найдя ничего, кроме костей и кожи. Он встряхнул ее, ужаснувшись при мысли о том, что она может уплыть от него, словно листок по поверхности пруда. — Говори со мной, Сасс. Клянусь Святым Патриком и его проклятыми змеями, ты можешь это сделать.
Сасс заморгала. Она тряхнула головой, протянула к нему руку и сжала его пальцы что было силы. Она изо всех сил старалась сфокусировать зрение на его лице.
— Шон? Шон?
— Это я. Да, это я. — Шон подавил рыдание. Он не хотел тратить время на собственные горести. Быстро утерев тыльной стороной руки слезы, он снова взял ее за плечи, на этот раз более осторожно, и заставил себя улыбнуться. Сасс нуждалась в утешении, и она получит его.
— Я пришел посмотреть, как у тебя идут дела. И успел как раз вовремя, верно? — Шон попытался убрать руки с ее плеч, но Сасс не пустила его. Ее хрупкие пальцы отчаянно вцепились в него. — Тише, милая, тише. Клянусь святыми, я не оставлю тебя. Я посижу с тобой рядом.
Он нежно освободился от ее рук и положил их на одеяло, не в силах глядеть ей в лицо, такое испуганное и полное страдания. Устроив ее поудобней, он взял стул и подвинул к ней поближе, понизив голос, чтобы он звучал как ласковое и нежное бормотание.
— Мне просто хотелось посмотреть, как у тебя дела, Сасс. Ну-ка, что с тобой случилось? Я не помню, чтобы у тебя были такие короткие волосы. — Шон попытался засмеяться, но это удалось ему не больше, чем сплясать джигу на похоронах.
— Я упала, — ответила Сасс нерешительным голосом, так, словно ее недуг был душевный, а не телесный.
— Но мне говорили, что у тебя дела идут на поправку.
Сасс слегка качнула головой, вероятно, пытаясь отвернуться. Разговор уже начинал ее утомлять. Она снова ускользала, и Шон не имел ни малейшего представления, что ему делать. Он сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться, понимая, что все зависит от него. Сасс ему помогать не может, бедняжка. Что бы ни привело ее в такое состояние, выбраться из него ей будет нелегко.
Шон осторожно взялся за одеяло, закрывающее колени Сасс. Не поворачивая лицо, Сасс вздрогнула, ее руки невольно напряглись, удерживая одеяло.
— Ничего, ничего, Сасс, беспокоиться не стоит. День прекрасный. Солнце ярко светит… — Он медленно приподнял одной рукой одеяло, держа другой ее ладони. — … ты не простудишься и не умрешь, уверяю тебя.
Сняв одеяло, Шон увидел, что она одета в длинный халат, на ногах домашние туфли. Поднявшись со стула, он присел возле нее на корточки.
— Для такой прекрасной погоды ты одета слишком тепло. Давай-ка я помогу тебе снять эти туфли? Дай мне посмотреть, где у тебя болит, моя дорогая…
— Нет, Шон. Нет, — застонала Сасс.
— Да, милая, да. Понимаешь, я должен посмотреть, что у тебя там и как тебе помочь. Иначе какой смысл считаться другом, Сасс, если не можешь ничем быть полезен, — уговаривал ее Шон, берясь за подол ее халата и приподнимая его. Его взору открылись ее ноги, еще недавно такие красивые.
Он увидел первые шрамы на ее лодыжке, все еще красные, как и новый шрам, в том месте, где недавно делалась операция. Слава Богу, заживали они нормально. При виде их он почувствовал надежду, но потом поднял подол немного выше и увидел, что нога наполовину ссохлась, что на половине икры начинается новый шрам, более широкий и глубокий, и тянется по всей ноге. На бедре, потерявшем форму от долгих часов, проведенных в этом кресле, кость искривилась. Сможет ли она вообще стоять, ходить, не поврежден ли нерв…
