Я только лег на нее — и уже кончить готов!
Просто от нежности и гладкости!
От прерывистого вздоха в губы, от легко, перышком пуховым, скользнувших по напряженным каменно плечам ладоней…
— Люблю тебя, русалка… — шепчу, уже не сдерживаясь, потому что надо, надо ей сказать! Она должна знать! Она должна… Перед тем, как все случится. Просто потому, что сейчас — это будет уже не просто страсть. Это будет… Нечто более серьезное.
Слияние. Присвоение друг другом. Не только я ее сейчас забираю. Она меня — тоже.
Хотя, она давно уже забрала.
Кажется, чуть ли не с той самой минуты, когда упала в мои руки жарким летом.
Маленькая рыжая безмолвная русалочка, без которой теперь не представляю, как жить можно.
Нельзя без нее жить.
Пара месяцев бессмысленного существования это прекрасно показали.
Целую, нежно, как только способен. Она стонет тихо и так сладко, что голова, и без того дурная, летящая, совершенно отключается.
Юбка… Хорошо, что на ней юбка. Вверх ее! Тонкое белье. Мокрая. Ах ты, русалка ты моя развратная…
Когда, интересно, промокла? Как увидела? В лифте? Сейчас? Неважно.
Трогаю аккуратно, нежно. И она напрягает бедра, стонет, трется о меня, о мои пальцы, сильнее, агрессивнее, выпрашивает ласки.
Я знаю, что надо аккуратно. Мы же, толком, не были вместе после того первого раза. Я берег ее, жалел.
И теперь… Ей может быть больно.
Но я не могу уже сдерживаться. Слишком сладко стонет, слишком сильно подается навстречу моим пальцам. Слишком мокрая.
Привстаю, расстегиваю брюки, провожу вверх-вниз влажными от ее соков пальцами по члену.
Она не видит. Она в глаза мне смотрит. Только в глаза.
И я тоже — только в глаза.
Зрачки расширяются, когда вхожу. И стонет, непроизвольно выгнувшись. Но не жмурится, смотрит, смотрит… Гипноз какой-то, невероятное ощущение!
Меня всего поглощает! Омут, в который нечистая сила, сладкие русалки, зазывают беспечных путников, обещая райское наслаждение…
Я — уже на дне.
Русалка, ты думаешь, это я тебя беру?
Нет!
Это ты! Ты меня взяла! Утащила! Навсегда присвоила!
Я тонуть буду, захлебываться в тебе, русалка. Я от сладости твоей задохнусь. С улыбкой на губах, благодаря за то, что позволила.
Нас волнами омутными несет друг к другу. Принесло и впаяло так сильно, что теперь ни за что не расцепить. Только с кожей. Только с кровью.
Люблю тебя, русалка. Люблю.
Она смотрит, что-то шепчет, настолько тихо, что по губам угадываю слова.
Наверно, угадываю, потому что смысл их — слишком сладкий, слишком нужный для меня. Это не может быть правдой. Это чересчур хорошо для правды…
Мне легко в ней скользить, сладко так, словно и не любовью занимаюсь, а в волнах плыву. Словно мы так созданы друг для друга. Именно сейчас это осознается. В наш, по-настоящему, первый раз.
Она маленькая такая, такая тесная, такая правильная, словно для меня росла, взрослела, пришла тогда, на двор тети Мани.
Настолько идеальным еще никогда секс не воспринимался.
Целую бесконечно распухшие губы, трусь щетиной о нежную кожу, остановиться не могу, хочу ее, каждый сантиметр ее хочу, чтоб знал, что он — мой теперь. Моя она теперь.
Русалка неожиданно широко распахивает ресницы, впивается в меня безумным взглядом, проводит ногтями по спине. И дрожит, без остановки, шепчет что-то бессвязно и горячо.
А я не торможу ни на секунду, мягко и нежно проводя свою женщину через ее первый в жизни настоящий оргазм. От секса с мужчиной, от моего члена в ней. У нее все впервые со мной. И так дальше и будет.
Потому что у меня — тоже все с ней впервые.
— Что это… Ах… Что… — шепчет она потерянно, утыкаясь мне сухими губами в плечо и бессильно обхватывая ногами за талию.
— Это… Это — кайф, русалка, — смеюсь я хрипло, а потом догоняю ее. В пару сильных, жгучих ударов. Майя только ахает сдавленно, принимая меня полностью, всего. До конца. До последней капли.
Вспышка удовольствия ослепляет на мгновение, и в голове не остается ни одной связной мысли. Только наслаждение. Только понимание, что вот оно, как, оказывается, должно быть.
Когда правильно.
Когда с правильным человеком.
Смешно дожить до сорока лет и испытать это лишь теперь.
И страшно. Что такого вообще мог бы и не узнать…
Глажу мою русалку по щеке, мягко целую в измученные губы. Шепчу что-то утешительно и ласково.
И она отвечает.
И это — самое главное чудо за эту ночь.
… Утром кровать оказывается пустой.
А русалка, как в дурацких, клишированных насквозь фильмах, оставляет мне записку и сваливает.
Записка смешная, что-то про прости, прощай и не скучай.
Бред, который я не запоминаю.
А! Еще и заявление на увольнение.
Сминаю и выбрасываю.
Усмехаюсь на рождественский рассвет.
Чудеса кончились, да?
Посмотрим еще. Посмотрим.
Эпилог
— Ты чего такая смурная-то? — ворчит бабушка и продолжает сразу, по привычке не дожидаясь моего ответа, — глаз не кажешь, из рук все валится… Влюбилась там, в своем городе, поди?
Я вздрагиваю, сито для просеивания муки падает на пол.
— Ну во-о-от, — спокойно, и, кажется, даже с тайным удовлетворением говорит бабушка, — руки-крюки.
Потом смотрит на меня и неожиданно крепко обнимает.
А я… Плачу. Как всегда, беззвучно, слезы льются, нос краснеет, и горько мне так.
И сладко одновременно.
Ну что за дура такая непоследовательная?
Чего плачу? Сама же все сделала, сама все решила…
— Ох, маленькая ты у меня еще, — вздыхает бабушка, — глупенькая… Ну чего ты? Все хорошо будет… Хорошо… Поверь мне, я знаю…
Я хлюпаю носом, киваю.
Да, все будет хорошо…
И этот ком в горле, и этот жар в сердце когда-нибудь пройдут… Должны пройти.
— Кто он хоть? — тихо спрашивает бабушка, — парень с работы?
Киваю. Да, он определенно с работы…
— Расскажешь?
Мотаю головой. Нет. Не могу пока что. Может, потом… Когда сама осознаю произошедшее.
— Ну ладно… Бедовая ты у меня… И не говоришь опять…
— Го-во-рю-ю-ю… — на выдохе тихо-тихо. Со слезами и дрожью в голосе. Стоило учиться говорить, чтоб потом… Вот так, не суметь слово сказать самому близкому на свете человеку?
— Говорит она… Вот бы и сказала…
— Не-е-е…
— Ну ладно, — покладисто вздыхает бабушка, гладит по голове меня, как маленькую, — нет, так нет.
Мы еще какое-то время сидим, обнявшись, на диванчике, и мне становится невероятно тепло и спокойно. Мне вообще так хорошо у бабушки, это словно вернуться в милую сердцу комнату после долгого путешествия.
Все вокруг знакомо, все дышит теплом и любит тебя. Кажется, только тут защита, только тут счастье. Тихое и только твое.
Зачем я вообще отсюда уезжала? Зачем я пошла тем летним днем во двор тети Мани и увидела Темирхана?
Зачем я его встретила?
Это же… Ох, это же одна боль, одна сплошная боль для меня…
Он мне говорил, что любит… Шептал, так сладко, так нежно, что все внутри переворачивалось, подавалось к нему навстречу… И хотело верить.
И я верила, правда верила.
Несмотря на то, что с самого начала понимала, что эта ночь у нас будет последней. Это отдавало сладкой мазохистской горечью. И удовольствие граничило с болью.
Не физической, нет. Душевной.
Потому что я сделала то, чего не должна была, от чего убегала, оберегала себя, как могла.
И не уберегла в итоге.
Я — слабая, поддалась опять.
А значит, больше не удастся прятаться от него, условия ставить… Какие могут быть условия, когда даже рядом стоять не могу, когда горю от одного лишь прикосновения, взгляда?
Меня убило это открытие. Просто уничтожило осознание своей слабости, никчемности, неспособности противиться стихии. И своему влечению к Темирхану.
Он целовал, гладил, шептал… так красиво и сладко, что я опьянела.
