— Уйти? — спросил Нокс.
— Да. Но она продолжает умолять меня вернуться. Я не могу, не могу этого вынести. При виде его мне становится физически плохо.
— Его? Твоего отчима?
— Да, — быстро ответила я. — Я не знаю, что хочу сказать. Наверное, я тоже люблю свою мать. Я держусь подальше, потому что, когда я рядом с мамой, я говорю вещи, которые его расстраивают. И за эти годы она заплатила за мои ошибки больше, чем я. — Мой голос упал до шепота. — И я дорого заплатила.
Плечи Нокса напряглись, он повел меня к кровати. Хотя мы оба были полностью одеты, он притянул меня ближе и обнял за плечи, и мы сели у изголовья кровати.
— Ты можешь сказать мне, что сделал этот ублюдок?
Восхитительный ужин из лазаньи и хлеба, который мы недавно съели, перевернулся у меня в животе. Может, это вино развязало мне язык. Тем не менее, моя грудь болела так, будто ее вскрыли, и грудная клетка была физически сломана. В этой боли было что-то мучительное, но в то же время освобождающее. Я хранила так много воспоминаний, упаковывала и хоронила их. Этот слом освободил их. В нескольких словах они больше не будут тенями, а светом в нашей темной комнате.
Я глубоко вздохнула и закрыла глаза. Рука Нокса защищала меня и придавала мне сил, и я начала объяснять.
— Моя мать всегда терпела больше его гнева. Теперь, когда я стала старше и проницательнее, я задаюсь вопросом, просила ли она об этом, сделала ли это намеренно, чтобы пощадить меня. Все эти годы я думала, что ей все равно, думала, что она не видит. Она проводила дни в своей комнате, жалуясь на мигрень. Но теперь, когда я слушаю ее отчаянное желание увидеть меня, поговорить со мной и послушать Джейн, я думаю, может, было что-то еще, что маленькая девочка или подросток не видели, не могли понять.
— Твой отчим причинил боль твоей матери?
Я кивнула.
— Один раз? Дважды?
— Всегда. Насилие — психическое, эмоциональное, физическое. Как хочешь назови.
— Алекс, — сказал Нокс, и использование моего настоящего имени указывало на то, насколько серьезно он относился к этому разговору. — А как насчет тебя? Он издевался над тобой?
— Психологически. На словах. Я никогда не была достаточно хороша, ни в чем. Всегда позорила их. Никогда не был той Монтегю, которой должна была быть.
— Что он…?
Я облизала губы, чтобы продолжить.
— Я никогда об этом не говорила. Даже Джейн, но она знала. Она всегда знала. Она всегда находила меня и делала все, что в ее силах, чтобы помочь. — Я вздохнула. — Она часто говорила мне, что однажды я смогу уехать из поместья Монтегю и найду жизнь, которая сделает меня счастливой.
Я положила руки на грудь Нокса, маленькие белые пуговицы тянулись от его расстегнутого воротника до брюк. Тепло струилось сквозь тонкую ткань, пока его сердце билось ровно под моим прикосновением.
— Думаю, — заявила я с новой решимостью, — что нашла.
— Нашла?
— Нашла. Я знаю, что у тебя тоже есть секреты. Я знаю, что у тебя есть тени, но в твоих тенях мои кажутся менее угрожающими. Впервые я чувствую себя вольной говорить о вещах, которые я всегда держала в секрете. Я не хочу говорить тебе ничего из этого, чтобы ты исправил ошибку или что заставило бы тебя поделиться своими тенями. Я хочу сказать тебе, чтобы ты знал, что я тебе доверяю.
Я оглянулась на шкаф и закрытый ящик с секс-игрушками.
— Не только тело и безопасность, но и секреты и любовь. Я никогда раньше не испытывала ничего подобного, разве что к Джейн.
Глаза Нокса прищурились, он, казалось, обдумывал мое сравнение.
— Не сексуально… не так, как к тебе. Но сегодня, слушая голос Джейн, думаю, что всегда любила и была любима ею, больше, чем кем-либо в поместье Монтегю, я доверяла ей. — Я сглотнула, подавляя эмоции. — Ты и она. Вы единственные люди, которым, как мне кажется, я полностью доверяю. — Я пожала плечами. — С Челси была близка, но я никогда не рассказывала ей, что случилось. И моя мать, возможно, я должна ей больше, чем дала.
— Он прикасался к тебе? — напряжение на лице Нокса казалось почти болезненным.
— Не в сексуальном плане.
Рука, обнимавшая меня, ослабла.
Я продолжила.
— Он был поклонником телесных наказаний.
Нокс выпрямился, прислонившись спиной к спинке кровати. Когда я обернулась, то увидела, что его глаза закрыты.
— Когда… — начал он, — … я… когда ты укусила меня за лодыжку… — Он глубоко вздохнул и встал передо мной, так что мы оказались лицом к лицу. — Я думал, ты сошла с ума, но ты боялась… меня? Из-за него?
Казалось, это было так давно.
— Я была… — призналась я, — …и зла, и напугана.
— О, черт. Чарли́, я не хотел…
Я коснулась его губ своими.
— Ты был… другим, — я почувствовала, как мои щеки заливает румянец. — Несмотря на то, что ты был расстроен, в тебе не было ярости. Ты сделал это… не в первый раз, но с тех пор… я думаю, мне это нравится. — Наши губы снова соприкоснулись. — Потому что, как только я впервые узнала о твоей миссии, преподать мне урок из-за подписания соглашения, я почти уверена, что причинение мне вреда или унижение не являлись твоей целью. Я верю, что ты этого не сделаешь. Я верю, что ты сделаешь все правильно, возьмешь боль и превратишь ее в удовольствие.
Его рука скользнула мне за шею, удерживая мой взгляд. В его бледно-голубых глазах была смесь гордости и сожаления, счастья от того, что он пользовался моим доверием и печали, что он мог их прогнать.
— Никогда, — сказал он. — Моей целью никогда не было причинить тебе вред или унизить тебя. Я был расстроен этим соглашением, но все, что было до и после, было для удовольствия. — Он покачал головой. — Если бы я знал… я бы никогда не…
Я коснулась его губ, заглушая слова.
— Нокс, я еще не нашла своего жесткого предела с тобой, но, когда, и, если, я его найду, верю, что ты будешь уважать его.
— Принцесса, тебе больше никогда не придется меня кусать.
Я пожала плечами.
— Может, я этого сама хочу.
Его губы дрогнули, а в глазах блеснули следы его угрожающей ухмылки.
— Тогда, принцесса, нам, возможно, придется пересмотреть пункты того, что тебе нравится. Потому что укус — это наказуемое преступление. — Его прикосновение скользнуло по моим рукам, он снова прижал меня к своей груди. — Спасибо, что поделилась со мной своими тенями. Кстати, я бы хотел показать твоему отчиму, что происходит с мужчинами, которые причиняют боль женщинам и маленьким девочкам.
— Я этого не хочу. Я хочу забыть о произошедшем, но не могу забыть, что моя мать все еще живет с ним.
— Почему? Почему она не бросит его?
— Для нее развод — это еще хуже. То, что происходит в залах и тенях поместья Монтегю, остается невысказанным. Для всего мира они счастливая пара. Обычно это происходит ночью. Я обычно пряталась в своей комнате, когда доносились их голоса. Я никогда не знала, буду ли я первой или второй. Я смотрела на свою дверь и молилась, чтобы та не открылась. Некоторые дети боятся Бугимена. Я не задавалась вопросом, был ли он мифом. Я знала, что он живет дальше по коридору. — Слова продолжали изливаться наружу. — Он путешествует. Так было всегда. Мой отец погиб в результате несчастного случая во время путешествия. Мне было всего три года, но я помню, как молилась, чтобы Алтона постигла та же участь. Я не понимала, как это могло случиться с моим отцом, человеком, которого я действительно не помню, и никак не случалось с таким монстром, как Алтон.
Нокс напрягся и повернулся, нависая надо мной, его руки были по обе стороны от меня, как щит.
— Тебе не нужно беспокоиться или молиться о его кончине. Больше нет. Я уже говорил тебе раньше: я единственный плохой человек, которого я хочу видеть рядом с тобой.
Перенеся свой вес, Нокс потянулся к пуговицам на моей блузке и одну за другой начал расстегивать их.
— Принцесса, я чувствую себя немного успокоенным. Мы оставим вибратор на другой день.
Я не стала спорить. После того, как моя блузка исчезла, Нокс расстегнул свою рубашку и спустил ее с плеч, обнажив мускулистую грудь. Когда мои пальцы коснулись его теплой кожи, он расстегнул мой лифчик. Кожа к коже, наша плоть соединилась. Его тепло пригвоздило меня к матрасу, когда его тон стал бархатным, уговаривающим и успокаивающим, отвлекая мои мысли от прошлого и удерживая их в настоящем. Нежно он наполнил меня чем-то большим, чем просто надеждой на завтрашний день, свободным от теней. В его объятиях я чувствовала себя в безопасности, как будто мои секреты были больше не бременем, а звеньями, соединяющими и удерживающими нас вместе.
