Что же, черт возьми, происходит со мной сейчас?
Я стою перед ней, немеющий, да что там, каменеющий, от сказанных ею слов, от эмоций, вырывающихся наружу с её милого личика. До меня не сразу доходит, что Луиза, вместо того, чтобы обозвать меня напыщенным идиотом, которому уж слишком много воображается (кстати говоря, это я и ожидал услышать), выкрикивает на одном дыхании совсем другое. То, что я ждал, молил, что бы она сказала мне где-то в подкорках своего сознания.
Она сказала, да! Сказала, что хочет быть со мною рядом!
Рот растягивается в замершей улыбке. Это когда все внутри взрывается от эйфории, но тело ещё не подключилось, не веря происходящему.
— Хочешь?
— Да, хочу, — слышу я её шёпот и снова офигеваю.
Луиза смотрит на меня сквозь опущенные ресницы, пытаясь понять мою реакцию под замершим телом.
И что мне теперь делать? Ведь я тоже хочу. Безумно! Адски! Это я уламывал её весь прошлый час и пытался выбить из неё признания, что сейчас еле укладываются в голове. Она реально призналась!
— Не знаю, что мне делать. Это всё очень сложно. Я старалась сдерживаться, старалась не показывать. Но ты… — оглядывается она по сторонам, нервно обхватывая себя руками. — Твои слова… и… я не знаю, что сказать. Короче — я призналась и не жалею.
Не даю ей закончить свою странную речь. Все это уже не так важно. Я узнал всё, что хотел, а все остальное такая ерунда, что заставляю её замолкнуть, прижавшись к искусанным губам своими. Словно после долгой разлуки, после мучительной жажды мне дали испить глоток холодной прозрачной воды. Рывком хватаю Луизу и сажаю на стол справа от нас. Всё, что было рядом — гора кистей, банки из-под красок — всё с грохотом приземляется на пол.
— Ты в курсе, что мне потом это отмывать? — ухмыляется Луиза. Теперь я на самом деле улыбаюсь. Чёрт! Да я счастлив, как маленький мальчишка!
— Мы с тобой разберёмся с этим потом. А пока… — я замолкаю и приближаюсь к её губам.
— Подожди. — сопротивляется она, пытаясь оторвать меня от себя.
— Что?
— Почему чуть что, сразу секс?
— Ты только что вылила на меня гору признаний. Сказала, что хочешь быть со мной. Так вот, я выполняю твоё желание, — поясняю я с ноткой иронии.
— Я имела в виду, что это меня гложет уже давно. Рада, что наконец это высказала.
Поддаюсь её упорству, с которым она так рьяно пытается меня оттолкнуть. Пусть решит, что у неё хватило сил.
— Детка, — опираюсь я руками на стол по обе стороны от неё. — Я отчётливо расслышал, что ты сказала, и понял все правильно. А теперь… — снова прижимаюсь к ней телом, не оставляя ни миллиметра расстояния между нами. — …будь паинькой, раздвинь ножки шире и дай мне то, что я хочу.
Реакция остаётся удовлетворительной, и Луиза выполняет мой приказ.
Бесцеремонно по-хозяйски я кладу руки на ее бёдра, удобно устраиваясь между ними. Гладкие ножки, что я немного грубо сжимаю, покрываются мурашками под пальцами.
— Тебе стоит подумать о таблетках, — шепчу ей в губы, трясущимися руками борясь с дурацким замком.
— Что? — пытаясь найти своими губами мои, бросает Луиза.
— Противозачаточные. Хочу чувствовать тебя полностью, а не через эту долбаную резинку.
Я открываю замок и спускаю джинсы, параллельно стараясь нацепить этот треклятый презерватив. Однозначно нужны таблетки. Луиза пытается стянуть с себя трусики, и в конечном итоге, с моей помощью, у неё это получается.
— Чёрт! Когда ты успела так раскрепоститься?
— Этот вопрос я должна задать вам, мистер Бейтман, — отвечает она, облизывая своим язычком верхнюю губу.
— Это был риторический вопрос, мисс Хьюз…
Но Луиза уже не слышит ничего. Она откидывается на стол и закатывает глаза, с вожделением принимая меня в себя…
— Почему ты не общаешься с отцом? — слышу голос от головки, уткнувшейся мне в плечо и тесно прижавшейся всем телом.
С момента происшествий на столе в моей мастерской прошло несколько часов, и мы успели уничтожить ещё пару банок красок, что мирно ютились в углу. Как это произошло? Хороший вопрос.
Я играю с её прядью, рассыпавшейся на мою грудь, и поудобнее располагаюсь на подушках у широких панорамных окон. На улице уже начинает темнеть, и ночной Нью-Йорк, все ещё такой суетливый, шумный, начинает потихоньку пробуждаться. Огни сверкают вокруг центральной Авеню, создавая интимную и романтическую атмосферу. Такую, какую любят девчонки. А она спрашивает об отце. Неужели её это интересует?
— Всё настолько плохо? — снова заговаривает она.
Черт!
— Знаешь… — бросаю я ей неуверенно.
— Мы стали близки всего несколько часов назад, а я уже задаю такие вопросы. Можешь не отвечать, если не хочешь. Я пойму.
— Всё в порядке.
Луиза поднимает голову на меня и улыбается. Видимо, её порадовало то, что я не закрываюсь перед ней.
— Всё сложно. Я, если честно, сам толком не понимаю, почему мы стали настолько далекими и чужими друг для друга. Хотя во многом есть и моя вина. Признаю.
— Адам Бейтман признался в своей вине? — колко парирует Луиза. Далее улыбается, переворачивается на живот, облокачивается руками о мою грудь, и с интересом ждёт продолжения истории.
Но готов ли я к этому?
— Всё происходит когда-то в первый раз, — говорю я и улыбаюсь своему умению красиво начинать. — Мой отец богат и достаточно консервативен. Он с самого детства воспитывал во мне качества, которые были в приоритете у него самого. Вроде бы, что ещё надо? Воспитание, деньги, что льются рекой. Стоило мне щелкнуть пальцем, и я получал всё, что хотел. Но была загвоздка. Мне не нужно было от него ничего. Ни это чертовое воспитание, ни деньги. Он старался слепить из меня того, кем хотел быть сам. Отсюда и бесконечные недомолвки и недопонимание. Они нас и отталкивали с каждым днём.
Луиза смотрит на меня и с интересом слушает рассказ, что так нелегко мне даётся.
— Что послужило яблоком раздора, если можно так высказаться?
Яблоком раздора…
— Как-то, когда я шёл домой из школы вместе с Линдой, девочкой из соседнего дома, на нас набросилась школьные ребята. Мне досталось тогда нехило, но и им тоже. Уже тогда во мне проявлялись бунтарские заморочки. Родителей вызвали в школу, выясняли, что произошло. Отец тогда разозлился не на шутку. Как же так, его, такого достопочтенного человека, вызвать в школу из-за того что его сын, воспитанный им сын, подрался. Это же возмутительно, — делаю паузу, оглядывая сумеречный город.
— Что потом? Он наказал тебя?
— Что? Нет. Конечно нет. Просто во мне что-то изменилось. Словно дернули переключатель. Я понял, что мне понравилось это. Выбивать из кого-то дурь, делать то, что запрещено, чувствовать адреналин. Во мне проснулся бунтарь, плохой мальчик. И я стал таким. Отец был зол. Мы ругались каждый день, потому что я возвращался в помятой грязной одежде с побитым лицом. Но всему приходит конец.
— Поэтому тебя отправили в пансионат?
Опускаю на неё удивлённый взгляд и вытягиваю рот в улыбке.
— Откуда ты знаешь?
— Фотографии в комоде.
— Точно, — ухмыляюсь я, делаю паузу, вспоминая все произошедшее. — Он думал, что пансионат меня остановит. Но нет. Там я расслабился полностью. Стал одним из самых бойких и наглых парней. Сделал так, чтобы меня уважали и слушались. Родителям ничего не сообщали, потому что я был в хороших отношениях с учителями, да и не допускал, чтобы что-то выходило за границы пансионата. Окончив, я вернулся в семью. Дальше хуже, — делаю глоток, чувствуя, как пересохло в горле. — Стоило кому-нибудь сказать лишнее слово в мой адрес, просто косо посмотреть, он труп. Я возвращался домой побитый, но веселый. Мне это нравилось, но не родителям. Они были в ужасе. Вот тогда я и поругался с отцом окончательно. Я вернулся домой с очередной дозой эмоций, выпил чего-то и собирался пойти в душ, когда ворвался отец. Он был зол, орал, говорил что-то о моем воспитании, о том, что ему стыдно, что я его сын. И тогда…
Замолкаю. Не могу продолжать. Все-таки я ошибся, думая, что мне будет легко.
