– И еще, миссис Уилберфорс, не могли бы вы зайти к доктору и попросить каких-нибудь трав от кашля для Хенни? А может быть, у вас есть настойка или отвар?
– У меня заготовлен лечебный отвар. Но я загляну к доктору, миледи. Лишний совет не помешает, верно?
«Философия выживания», – отметила про себя Ева.
Выйдя из коляски, она напевая вполголоса, направилась к дому О’Флаэрти, помахивая корзинкой и наслаждаясь хорошей погодой. День выдался ясный, хотя и холодный. Свежий ветерок принес на холмы соленый запах моря.
Но, приблизившись к дому, Ева замедлила шаг. Что-то ее насторожило.
Над домом нависла странная, зловещая тишина. Казалось, сам дом затаился, припал к земле, как испуганное животное. Собака Молли не выскочила с лаем во двор, чтобы приветствовать гостью. Даже куры выглядели вялыми, притихшими. Впрочем, в последнее время их стали чаще кормить. Они с ленивым любопытством поглядывали на корзинку Евы и не стали клевать мыски ее туфель, пока она шла к крыльцу.
Ева ступала медленно, напряженно прислушиваясь к малейшему шороху. Ее пугал даже шум собственных шагов.
На середине двора из дома сквозь приоткрытую дверь до нее донесся пьяный мужской голос, визгливый и грубый. В ответ послышалось невнятное бормотание женщины, отчаянное, умоляющее. Дети молчали.
Остановившись, Ева замерла, словно загнанный в ловушку зверь. Она слишком хорошо знала этот злобный, свирепый тон. Ее сердце заколотилось о ребра, горло мучительно сжалось, грудь будто сдавило обручем. Казалось, воздух сгустился, превратившись в горячую лаву. Ева почувствовала, что задыхается.
– Я хочу знать, кого ты впускаешь в этот дом в мое отсутствие!
Ева неслышно толкнула дверь и вошла в дом.
В глубине комнаты она заметила детей, забившихся в угол. Собака, дрожа, съежилась у их ног. Рядом в колыбели беспокойно ворочался младенец.
Никто не смотрел в сторону двери.
Возле стола стоял, покачиваясь, коренастый мужчина с кирпично-красным лицом и всклокоченными волосами, когда-то огненно-рыжими, а теперь потускневшими до цвета ржавчины. По-бычьи наклонив голову, он грозно нависал над Мэри О’Флаэрти и рычал, брызгая слюной. Едва ли он отчетливо видел лицо жены. Еву обдало тяжелым запахом спиртного и застарелого пота.
– Что я тебе говорил о подачках, Мэри? Обо всей этой чертовой благотворительности? – Схватив большой ломоть хлеба, Джон О’Флаэрти с силой швырнул его на стол, и тот, подскочив, свалился на пол. Собака с тоской скосила на него глаза. – Принимаешь милостыню, как нищая! Теперь все в городе судачат, что я не могу вас прокормить! Вот что ты им напела? Тебе нравится делать из меня посмешище, да? Ну же, отвечай!
– Нет, Джон, – тихо проговорила Мэри. – Вовсе нет. Уверяю тебя. Просто с малышом…
Дальнейшее происходило стремительно. Джон О’Флаэрти отступил на шаг и высоко занес кулак, собираясь ударить жену в лицо. В этот миг Ева с пронзительным воплем влетела в комнату. Подходивший к дому Адам увидел эту сцену. Настигнув Еву в два больших прыжка, он схватил ее за талию. Она брыкалась, пытаясь вырваться, и Адаму пришлось не самым вежливым образом толкнуть ее к двери.
Пастор успел вклиниться между Джоном и Мэри. Удар пришелся ему в челюсть. Адам упал на одно колено, а голова его резко запрокинулась.
Ева испуганно ахнула.
О’Флаэрти машинально замахнулся снова, словно ветряная мельница, покорная воле ветра, но преподобный схватил его за запястье. Несколько мгновений мужчины пытались перебороть друг друга, затем пастор быстрым ловким движением заломил О’Флаэрти руку за спину. Тот вскрикнул, лицо его сморщилось и побагровело от боли.
В наступившей тишине слышалось лишь шумное дыхание мужчин. Из угла, где, сбившись в кучку, стояли дети, не доносилось ни звука.
– Послушайте, Джон, – ровным, тихим голосом произнес Адам, будто беседовал с соседом за чашкой чая. – Мы с вами оба знаем: стоит вам шевельнуться, и будет еще больнее. Я намного крупнее вас, вдобавок я трезв, а вы пьяны. Давайте рассуждать здраво: обстоятельства против вас. Перевес явно не на вашей стороне. – Похоже, слова пастора убедили Джона О’Флаэрти. Тот кивнул почти рассудительно, хотя вспухшие жилы на багровой шее выдавали его ярость. Не желая сдаваться без боя, он все же попытался вырваться, но тут же охнул от боли, подтвердив правоту преподобного Силвейна. – Я не позволю вам избивать жену. И не выпущу вас, пока вы не покинете этот дом. Мы с вами сейчас подойдем к двери, затем я выведу вас за порог, а дальше вы пойдете сами. Вы спуститесь с холма, пройдете по улицам мимо трактира и уберетесь прочь из города. Сюда вы больше не вернетесь. А если вы меня ослушаетесь и явитесь снова, мне придется вас отделать, – почти извиняющимся тоном добавил Адам. – Поверьте, мне ничего не стоит сбить вас с ног. Вам придется туго, Джон. Это будет похуже похмелья и продлится куда дольше. Можете меня испытать.
Джон О’Флаэрти помолчал, раздумывая.
– Я понял, – пробурчал он, уступая силе.
– Так что, идем?
Медленно, будто неуклюже танцуя странный вальс, они двинулись к дверям. Адам не ослаблял хватки: костяшки его пальцев побелели от напряжения, мышцы на руках вздулись. Джон О’Флаэрти шел покорно, словно признавал, что вел себя недостойно.
В нескольких футах от дома Адам резко выпустил его. Тот пошатнулся, с трудом выпрямился и, сокрушенно покачав головой, оглянулся на дом.
– Ступайте, Джон.
О’Флаэрти поплелся по дороге прочь. Адам проводил взглядом его удаляющуюся фигуру.
Потом ощупал лицо. Удар пришелся вскользь, однако едва не сбил его с ног. Наверное, будет синяк, решил Адам. Что ж, ему не впервой получать синяки. Окажись на месте пастора миссис О’Флаэрти, ей пришлось бы много хуже.
Лицо Мэри стало пунцовым от стыда.
– Простите, преподобный Силвейн, мне так жаль. Джон редко… то есть… только когда выпьет. Почти никогда… почти никогда в присутствии детей. Я…
Повернувшись, она бросилась к детям. Но те привыкли к выходкам пьяного отца, и даже самый маленький из них не плакал.
Капитан Кэтрин стояла в углу, обнимая за плечи жавшихся друг к дружке братьев и сестру. Собака, ростом почти с младшую из девочек, льнула к детям. В колыбели проснувшийся младенец беспокойно сучил ножками. Кэтрин сжимала в кулачке медальон с изображением святого Христофора.
– Капитанский орден леди Уэррен действует, мама! Отец ушел!
У Евы вырвался возглас боли, будто внутри у нее что-то надломилось. Повернувшись, она вышла из дома.
Мэри О’Флаэрти, забыв на время о пасторе, занялась детьми. Ей больше ничто не угрожало, и Адам последовал за Евой.
Графиня пересекла двор и остановилась под большим дубом. Прислонившись к стволу и запрокинув голову, она смотрела вверх сквозь оголенные ветви.
