— Это слова из песни. Только не говорите, что не знаете ее!
— Простите. — Я качаю головой, чувствуя себя немного виноватой, совершенно непонятно почему.
— Ну, тогда… — Он пожимает плечами. — Вы не оставляете мне выбора.
— В каком смысле? — нервно усмехаюсь я.
— О… «Отправляйся по хайвею… — Слова легко слегают с его губ, слегка заглушая шум поезда. — А я поеду по шоссе…»
Не всякий мужчина отважится петь вам в переполненном вагоне, под холодными взглядами чужих людей, да еще и без музыкального сопровождения.
— Лок Ломонд! — Краска заливает мне лицо.
— Совершенно верно. — Шотландец улыбается, поправляет пальто и перекладывает «дипломат» в другую руку.
Мы только что подъехали к станции «Шателе», где многие пассажиры делают пересадку. Очевидно, шотландец один из них. Но я остаюсь. Жаль, думаю я, когда он выходит из вагона.
Как только двери закрываются, а поезд трогается с места, я замечаю шотландца. Он пробирается в своем мятом пальто сквозь толпу пассажиров, возвышаясь над ними, и исчезает из моего поля зрения. А я даже не поблагодарила его за песню.
Теперь в вагоне есть свободное место, и я, устроившись на нем, достаю смятый клочок бумаги, желая скорее разгадать оставшуюся часть послания.
«Mais attention, — читаю я. — Ce chemin ne te ramиnera pas chez toi.Changй de route».
«Остерегайся… Эта дорога не приведет тебя домой».
Приведет меня домой, думаю я. Приведет домой…
Тут до меня доходит, что это та дорога, по которой мы с Марком ехали домой из Тулузы. Мы ехали по автомагистрали, по хайвею, возвращаясь к Чарли. Тогда это и случилось. Если я поеду по хайвею…
Это правда. Мы так и не добрались туда, мы так и не приехали к Чарли.
Мое сердце бешено застучало, когда до меня дошел смысл этих слов, их важность.
«Changé de route».
Конечно! Ответ здесь, в последнем предложении.
Выбери другую дорогу. Вот и все. Чтобы найти путь обратно к дому, мне нужно выбрать другую дорогу. Мы должны изменить свою судьбу. У нас нет выбора.
Но где же теперь наш дом?..
Он звонит мне на работу. Прошел еще один месяц с тех пор, как мы в последний раз разговаривали с ним тогда, в Озер. Сначала я не узнаю голоса Марка. Как только я услышала этот низкий и глубокий голос, мое дыхание участилось, а сердце затрепетало, как маленький красный флажок на ураганном ветру. Голос Марка вторгся в этот странный, пустынный мир, в котором я сейчас живу, будто мотив знакомой песни, которая заставляет замедлить шаг и улыбнуться. Как знакомые слова. Меньше всего я ожидала его звонка, точнее вообще ничего не ожидала. Теперь я одинокий путник и не знаю, куда иду.
«Приезжай домой, Энни, — говорила мне мама, когда я разговаривала с ней по телефону. — Теперь тебе там нечего делать».
Но сердцем я чувствую, что не могу оставить эту страну, я не могу сесть на самолет без них — без Чарли. Без Марка.
Ему нужно увидеть меня. Я слышу тревогу в его голосе, в звуке его дыхания, и чувствую, как эта тревога охватывает и меня. Сейчас я не решаюсь произносить какие-либо слова. Марк просит меня встретить его после работы, у стеклянной пирамиды Лувра, ровно в шесть вечера. «Хорошо», — промямлила я и положила трубку.
Я улыбнулась. Он еще помнит. Когда-то это было моим самым любимым местом во всем мире.
В восемнадцать сорок я бегу через Пассаж Ришелье, мрачный сводчатый переход с улицы Риволи, который, срезая угол и пролегая под левым крылом Лувра, выходит на площадь Двор Наполеона. Я сильно опаздываю из-за очередного приступа токсикоза, который застал меня на работе. Пришлось просто долго стоять в туалете, согнувшись пополам над унитазом, и ждать, когда новая волна тошноты схлынет. Утренняя тошнота переросла почти в круглосуточную. Я уже давно должна была быть на месте.
Холодные капли падают мне на лицо, когда я выхожу на открытое пространство площади из темноты. Стеклянная пирамида словно парит в центре площади, как современный противовес величественному великолепию старинных строений по ее краям. К тому времени, как я добираюсь до входа, дождь уже вовсю барабанит по прозрачным стеклянным панелям пирамиды.
Оказавшись внутри, я смотрю вверх. Последний раз мы были здесь вместе с Чарли. Тогда тоже шел дождь, пятилетний Чарли смотрел вверх, широко раскрыв голубые глаза, и показывал на то, как со стекол пирамиды скатываются дождевые капли.
— Мы рыбки! — воскликнул он. — Мы рыбки в аквариуме!
Его чистый голос эхом разнесся по открытому пространству, словно голос мальчика-певчего.
Я стояла на вершине витой лестницы и смотрела вниз на вход в фойе. Марка там не было. Я бросила взгляд на свои часы. Восемнадцать сорок пять. Да, я опоздала, но не настолько сильно. Витки спирали лестничного пространства снова вызывают у меня тошноту. Я останавливаюсь на полпути, глубоко вдыхая воздух и надеясь, что тошнота пройдет. Мне холодно. Руками я цепляюсь за стальные перила. Мимо протискивается группа туристов. Спускаясь, они оборачиваются, бросая на меня недоуменные взгляды.
Внизу по плитам медового цвета во все стороны движутся люди, словно муравьи. Я замечаю у стены одинокую фигурку ребенка. На вид ему три или четыре года. Он совсем еще малыш и стоит у стены, приложив руку ко рту, тревожно озираясь вокруг. Очевидно, он потерялся. Это мог бы быть Чарли. Мальчик даже похож на Чарли, когда ему было столько же. У него светлые волосы песочного цвета, круглое личико, маленькое пухлое тельце. Хотя, возможно, мне только так кажется. Я оглядываю пространство подо мной в надежде заметить его родителей, хотя не имею ни малейшего понятия, кто они, но, похоже, никто не ищет ребенка. Мальчик стоит не шелохнувшись, бледный, как стена за его спиной. Он начинает плакать.
Меня охватывает беспокойство. Я снова внимательно оглядываю помещение, но не замечаю никого, кто искал бы мальчика. И тогда я быстро спускаюсь по лестнице, стараясь держать его в поле зрения. Я не хочу потерять его.
И вот я оказываюсь на одном уровне с остальными людьми. Где же малыш? Проклятье! Я протискиваюсь сквозь толпу экскурсантов, отчаянно работая руками, стараясь снова увидеть его. «Простите, простите», — повторяю я, продолжая продвигаться к той стене, где стоял мальчик. «С дороги, дамочка!» — теряю я терпение, когда у меня на пути встает упитанная женщина в ярком цветастом платье. Но она не может прочесть мои мысли и не шевелится. Я бросаюсь в обход. Внезапно в толпе появляется просвет. Я вижу малыша. Он все еще там. «Молодец», — думаю я.
Я всегда говорила Чарли: «Если потеряешься, не сходи с места. Оставайся там, где стоить. Мама и папа найдут тебя».
