Своими манерами и резкостью движений напрочь он не походил на Десмонда, но все же заставил Мору вспомнить именно отца. Между ними существовало некое единство в том, как они смотрели на картину, Марк не рассматривал ее с симпатией, как старую знакомую, но словно видел в первый раз.
Она все еще обладала для него той же силой, вызывающей восхищение и преклонение. Ей стало интересно, вызвала бы картина такие же чувства у Десмонда?
Наконец, он повернулся к ней:
— Теперь выкладывайте прямо.
— Насчет приезда сюда?
— Конечно.
— Здесь?
— Почему бы и нет? Тут удобнее и тише, чем в других местах… Никто не приходит смотреть на картины днем по понедельникам. Кроме того, когда вы устанете говорить, то можете посмотреть на Эль Греко.
Она сделала руками жест недоумения:
— С чего мне начать?
— Это на ваше усмотрение… Что было самым важным после Джонни?
— Мой отец.
— Ну, так и начинайте с него, минуя то, что я уже знаю.
— Отец был бедняком.
— Это мне известно.
Она сняла перчатку и начала теребить ее в руках:
— Он поступил в Тринити-колледж, зная только то, что вычитал из книг. Мне трудно представить, какие перемены произошли в нем за годы учебы, потому что он был невеждой во многом, что любит теперь. Он обнаружил в себе — или это сделал кто-то другой — замечательный музыкальный талант. Моя мать, конечно, научила его разбираться в живописи. Или начала… Она умерла очень молодой, вы же знаете. Во всяком случае, мой отец умел превзойти любого в учебе, если был заинтересован.
— Ваша мать умерла… Что потом?
— Я мало помню о ранних годах, за исключением того, что отец делал с нами все, что хотел. Многие, должно быть, считали нас невыносимыми, а его — дураком.
— Университет и военное время?
— Кембридж… Я разлучалась с ним ненадолго. Он обычно брал нас с собой за границу. Большую часть времени мы рассматривали картины, останавливались в фешенебельных отелях. Он никогда не хотел пользоваться простыми или дешевыми вещами, потому что презирал все, что напоминало ему прежнюю жизнь до Тринити-колледжа. Я никогда не встречала никого из его братьев, а когда его племянницы и племянники приезжали в Лондон, отец приглашал их к чаю, если не было никаких других гостей.
— Сноб?
— Да… Своеобразный. У моей матери были средства, а отец весьма преуспевал. Неудивительно, что он вел себя подобным образом.
— А как насчет Тома?
— Тома он всегда прочил мне в мужья… Это был возврат к той ветви семейства, которая никогда не покидала родового гнезда. Я думаю, он хотел, чтобы его внуки росли с чувством принадлежности к месту, где семья проживала долго. То, чего он не смог сделать сам, папа хотел, чтобы я выполнила за него.
— Вы понимали все это… И все же охотно шли у него на поводу?
— Почему бы и нет? Я не видела причины, чтобы протестовать… Тем более против Тома, пока я не встретила Джонни.
— Было ли это единственным решением? Ведь Ирэн дала бы Джонни развод, если он попросил бы ее.
— Это не было решением… Я была воспитана как католичка. Это разбило бы сердце моего отца.
Он кивнул, глядя на нее. В конце галереи перед картиной в углу стоял охранник и лениво наблюдал за ними.
— Расскажите мне, — сказал Марк, — о том, как вы путешествовали с Джонни в Остенде… Что побудило вас вернуться? Была ли то мысль об Ирэн, о вашем отце или о вашей религии? Какой пункт из трех подкосил ваше мужество?
— Мне нелегко ответить на этот вопрос.
— Мне просто интересно. Ваш отец отнял у вас такую большую часть вашей жизни. Мне интересно знать, не подтолкнул ли он и тут чашу весов.
— Не могу сказать.
— Ну, о'кей. По правде-то, я и не ожидал, что сможете. Потом, после того, как Джонни сказал, что не женится на вас, вы поехали в Ирландию с Томом. Том знал обо всем этом, не так ли?
— Да. Он знал. Он думал, раз Джонни уехал, то со мной все в порядке. С того времени, когда Джонни сказал, что не женится на мне, я была полумертвой. Я не понимала, что происходило. Но как только я решила, что должна увидеться с ним, я почувствовала, что снова возвращаюсь к жизни.
— Но вы понимали, что произойдет, когда вернулись, чтобы рассказать отцу?
— Я понимала… Или думала, что понимала. Я думала, что он прогонит меня.
— Вы пожелали пройти через это даже при таком предположении, даже при малой надежде на то, что Джонни изменит свое решение?
— Ничего другого мне не оставалось.
— Конечно. — Потом он добавил: — Вы странная женщина.
— Не такая уж странная.
— Да нет же — странная. Всю свою жизнь вы жили в тени своего отца; он отрезал вас от всякой иной жизни, кроме той, что желал и устроил для вас. Хотелось ли вам чего-нибудь, чего не хотелось ему?.. Или сделать что-нибудь, чего он не делал?
— Нет.
— Только Джонни?
— Да… Только Джонни.
Он встал:
— Пошли. Мне нужно идти. — Он направился к выходу из галереи.
— Марк!
— Да?
— Разве вы не расскажите мне о Джонни? Это нечестно. Я же не знаю… Что он думает.
— У меня нет времени. Я же сказал, что мне надо идти.
Выйдя из музея, он поймал такси и дал водителю адрес квартиры.
Она высунулась из окна:
— Куда вы собираетесь? Нельзя ли мне с вами?
— Я собираюсь повидать редактора, который не любит женщин.
— Вы обязаны увидеть его сегодня?
— Послушайте, — сказал он, — вчера разразилась война. Те, кто придут туда первыми, получат работу.
— Вы что, собираетесь в Корею?
— Если найду кого-нибудь, кто меня пошлет.
— Об этом я не подумала.
Водитель обернулся:
— Извините, мистер, но тут не стоянка. Вон там, в парке, есть скамейка для тех, кто хочет побеседовать.
— Пока, — сказал Марк, приподняв шляпу. — Наденьте одно из ваших элегантных английских платьев. Я хочу пообедать с вами в качестве военного корреспондента накануне сражения.
Когда они вышли на улицу, Марк остановился на мостовой, поглядывая на подкатившее к тротуару такси.
— Это через пять кварталов за южным концом парка, — сказал он. — Какое прекрасное утро! Не желаете ли пройтись?
— Да. Пожалуй, — ответила Мора.
Такси тронулось с места. Таксист обратился к Марку:
— Вы что задумали? Хотите, чтобы у дамы развилось плоскостопие?
— Конечно. Такова идея.
Марк взял ее под руку, и они пустились в путь. Было три часа. Проезжающие такси выжидательно притормаживали, поравнявшись с ними, и уносились прочь. Они не разговаривали, пока не дошли до Пятой авеню. Тут Марк резко остановился.
