– А Борис?
– Как? – удивилась Эме.– Разве ты не знаешь?
Ты не слышал?
– Не слышал что?
– Дело в том, что… на Пасху у него осталось всего двадцать тысяч франков от наследства отца. И он решил их просадить в Жуан-ле-Пен.
– И что же дальше с ним приключилось?
– Но…– Наступила тишина. Затем она произнесла тихим голосом: – Он покончил с собой.
Где-то внизу в долине раздался собачий лай, к нему тут же присоединились другие собаки, затем все смолкло.
– Боже мой!..– произнес Реми.– Бедный Борис!.. А Галатц?
– Да, правда, Галатц!.. Честное слово, я совсем про него забыла. Но мне ничего о нем не известно. Никто больше о нем не говорит. Он ушел на дно. И один только Бог знает, где оно расположено!.. Но хочу тебе сказать, есть новости и повеселее, например, твой Альберт… Ты знаешь, что произошло с твоим юным лакеем?
– Нет, конечно. И что же с ним стало? Где он сейчас?
– Ты будешь хохотать до упаду… Он работает у Магды.
На следующий день утром Эме заявила, что отправится в путь после обеда. Но перед отъездом захотела побывать на кладбище: она привезла из Парижа венок на могилу Агатушки. Такое внимание со стороны подруги, возвратившее наконец ему прежнюю Эме, заставило Реми упрекнуть себя за мимолетную горечь, которую он испытал накануне.
На кладбище, после того как она возложила венок на фамильное захоронение семейства Палларюэль, Эме захотела присесть. Но не было скамейки. Они подошли к краю кладбища, не имевшего ограды, кроме невысокой насыпи.
Они присели. У их ног лежали старые могилы без крестов и обелисков, их едва различимые холмики были разбросаны по склону луга за пределами поля мертвецов.
– Послушай, – сказала Эме, – взгляни на эти старые могилы. Видишь ли, если бы мне не надо было лежать рядом с моим дорогим Оливье на кладбище в Пасси, то я бы хотела, чтобы меня точно так же захоронили, как их, на вольном лугу, на свободе, где заросшие травой старинные захоронения находятся в полном беспорядке. Мики, возможно, мои мысли покажутся тебе несколько странными, но именно такие усыпальницы среди зеленой травы я считаю лучшими. И никаких табличек с именами, только безымянные могилы… Теперь когда я подумаю о вечном покое, то закрою глаза и увижу этот луг, вышедший за пределы кладбища, затерянный среди бескрайних полей.
Она подняла голову и посмотрела в сторону возвышавшегося над кладбищенскими кипарисами города, восходящего своими желтыми стенами домов к полуденному небу. Она продолжала:
– Я с тобой согласна, Мики; помнишь, ты мне сказал, что Кордес напоминает корабль? Ты бы мог добавить еще, что это кладбище похоже на его нос, нет, не то слово…
– Нос?
– Да, нос.– И она задумчиво повторила: – Нос корабля… Мики, я не люблю смерть… О! Нет, ради Бога, смерть и в особенности мертвецы меня обычно пугают. И ты видишь, несмотря ни на что, это кладбище мне кажется райским уголком и меньше всего здесь хочется предаваться печальным мыслям.
– Меме, – произнес тогда Реми, – Меме, я тебя очень люблю.
– Ну, да…– со вздохом ответила она.– Ты меня очень любишь…
И эта фраза эхом прозвучала в их сердцах. Реми продолжал:
– Меме, мне надо тебе сделать еще одно признание. Ведь теперь один Бог знает, когда мы снова увидимся. Меме, послушай: я никого никогда не любил. Да, у меня были какие-то мелкие страстишки… Но любовь, которую испытывают и одновременно внушают другим людям: всеобъемлющую, разделенную любовь, – нет, никогда… И в то же время мне уже двадцать семь лет, давно пора бы испытать это чувство. И вот, Эме, я хочу сказать: у меня была возможность почти ощутить ее прикосновение. Любовь – это ты.
Эме повернула к нему голову и положила руку на его запястье. И очень тихо произнесла:
– Замолчи…
Они еще долго неподвижно сидели на откосе рядом с кладбищем. Они молчали, понимая без всякой ложной скромности, что еще раз их объединила простота ощущений.
Наконец Эме решила встать. Подавшись грудью вперед, она захотела приподняться, но не смогла.
– Ух! – воскликнула она.
На ее лице отразилась боль, и она слегка потерла колени.
– Что с тобой, Меме?
Она ответила немного плаксивым голосом:
– Мой ревматизм…
Впервые она заговорила о своих болезнях при Реми, и, наверное, с ней такое случилось впервые в жизни. Еще она сказала:
– Знаешь, бывают моменты, когда я чувствую себя такой усталой, ну очень усталой…
Прошло совсем немного времени после отъезда Эме, и настроение Реми стало ровным. Когда с высоты обзорной площадки Брид он видел, как вдалеке машина его подруги сворачивала в сторону Альби, он уже понимал, что разорвалась последняя ниточка, связывавшая его с прошлым, и корабль его жизни отдал швартовы. Ему оставалось лишь взять курс на Кордес и плыть вперед, не опасаясь подводных рифов.
Жизнь городка не была теперь для него в диковинку. Он привык и к местным жителям, и к их обычаям. Замкнутость и необщительность, проявленные на первых порах из-за излишнего романтизма, и мрачное удовольствие, которое он извлекал из своего затворничества, сменились самым обыкновенным равнодушием. Он замечал, что проходили дни, менялись времена года, лишь когда приходилось отказываться от чего-то привычного. Реми знал, что останется здесь надолго. И никуда не спешил. Он даже не стремился увидеть в этих местах что-то такое, что могло бы его удивить. И с равнодушием смотрел на все, что окружало его.
Так, например, его даже не удивило открытие, что Кордес был городом кошек. Их можно было встретить повсюду: на садовых оградах, на узких мостовых верхнего города, в подворотне каждого дома. Весной он увидел, что город утопает в левкоях. Немного позднее, в начале лета, он наблюдал, как пышным цветом распустилась красная валериана. Под горячими лучами летнего солнца стены домов окрасились в пурпур точно так же, как в мае они сияли позолотой.
Цветы и кошки. Такое массированное проникновение животного и растительного мира во все щели и закоулки наполовину вымершего города-крепости, казалось, заставляет двигаться и блестеть на солнце не только все живое, но и мертвые камни. Возможно, благодаря этому город не мог застыть в мертвенной неподвижности и однообразной серости небытия, и даже когда все умрут, еще какое-то время здесь будет поддерживаться видимость жизни.
Какие бы мысли, мечты навевал раньше на Реми этот праздник жизни во славу животного и растительного мира! Однако теперь самые удивительные открытия, самые веские причины для радости оставляли его равнодушным. В его душе иссяк источник вдохновения. Или же, возможно, пересох на время?
Он выходил на прогулку, но с определенной целью. Если он и выбрал для себя три или четыре маршрута, то вовсе не из-за живописного пейзажа, а потому, что мог тренироваться в спортивной ходьбе. Он избегал выходить на асфальтированные дороги из-за автомобилей, а нежелание встречаться с туристами отбило у него всякую охоту спускаться к въезду в город со стороны Бутейери. Прошло бы еще немного времени, и он, привыкнув, равнодушно взирал бы на окружавшую его красоту.
