Марина тыкала куда-то мне за спину и обернувшись, я снова увидела тех самых волков.
Или других, по хрен, главное что они стояли там и смотрели на нас со вполне понятным и однозначным интересом.
Гастрономическим.
Я принялась хватать камни и швырять в них.
— Пошли на хрен отсюда!
— орала, понимая, что трачу силы зря.
Волк — умный зверь, и им дано чуять слабых и раненых, это природа их, не на что тут злиться или сетовать.
А мы с Мариной и есть слабые и раненые, то бишь идеальная добыча.
Вопрос только в том, решат ли они ускорить события и напасть или же подождут пока совсем скиснем.
Но понятно, что поход к месту аварии отменяется.
Разделяться и оставлять Марину нельзя.
Я села около девушки и выбрала камень поувесистее.
Швырнула, заставив две пары желтых глаз скрыться опять за кустами.
Что же, будем пока держать оборону.
Что будет с наступлением темноты и думать пока не хочу.
Шли часы, в голову припекало, стаскивая мои мозги в коварную дрему.
Чтобы не заснуть, я несколько раз вставала и с диким ором бросалась на терпеливо сторожащих нас зверей, швыряясь камнями и запасаясь все новыми увесистыми ветками для будущей обороны.
А с наступлением сумерек волки перестали прятаться.
На мой изгоняющий вопль тот, что покрупнее, только жутко ощерился и зарычал, наоборот делая шаг ближе.
Я торопливо скинула ботинки и легкую куртку и стянула джинсы.
— Маринка, подъем!
— скомандовала и принялась сама поднимать раненную.
— Навались на меня, пошли в воду!
Коновалова завопила от боли, но встала и запрыгала на здоровой ноге, отступая со мной в реку.
— Волки не умеют плавать?
— Сомневаюсь.
Но в воде и они и мы не в своей стихии все же.
Нападать, может не станут.
Они и не нападали, но и не уходили никуда.
Словно издеваясь сели у самой кромки и принялись чесаться и зевать.
А между тем вода-то в речке ледяная, и ноги я чувствовать почти перестала.
— А мне так даже лучше, — пролязгала зубами Марина, — У меня от холода нога почти не болит, онемела.
— Охеренный позитивчик, — фыркнула я.
— Слушай, если ты сумеешь не запаниковать и не начнешь меня топить, то можем попробовать зайти глубже и поплыть.
Вдруг эти сволочи мохнатые отстанут.
— Сомневаюсь, но давай попробуем.
Утонуть мне кажется более приятной смертью, чем быть сожранной заживо.
И мы поплыли, а чертовы сообразительные и упорные твари побежали по берегу, не спуская с нас глаз.
А мы смотрели на них и пропустили тот момент, когда течение стало постепенно стремительнее, и нас подхватило и понесло уже совсем нешуточно.
Все, что оставалось — держать за майку Марину и следить, чтобы головы были над водой.
К моменту, когда я уже не чувствовала своего тела от холода, река нас выплюнула на мелководье и дав себе отдышаться пару минут, я поволокла Марину к берегу.
Однако, стоило только поднять глаза, обводя мутным взглядом окрестности и заметила неспешно трусящие к нам серые пятна.
Я заорала от бессильной ярости и отчаяния и орала-орала, стоя на четвереньках, сколько хватало воздуха и сил.
И серые пятна убоялись и ушли.
Метнулись прочь, резанув по ушам коротким болезненным взвизгом.
А через какую-то секунду меня схватили сильные, обжигающе горячие руки, поднимая из ледяной воды, и голос Макара, которого тут быть не могло, произнес в стремительно закружившимся пространстве: — Тихо-тихо, Лиз!
Все нормально, нормально, малыш!
Я моргнула несколько раз, добиваясь краткого прояснения и встретилась с его взглядом.
Почудилось, что с точно таким же, каким он был тогда, много лет назад, когда он нес меня из проклятого подвала.
И точно так же, как тогда, сознание затопило облегчение, заполнив и вмиг обмякшее тело от макушки до кончиков пальцев, и я закрыла глаза, отчаливая в покой.
Макар
— Пап!
— по больничному коридору ко мне бежала Ленка, протягивая тонкие ручки, и я шагнул навстречу и подхватил ее.
Целовал в бархатную щечку, нюхал щекотные волосенки на виске, жмурясь, чтобы удержать предательскую влагу из глаз, что просочилась от ощущения окончательного исчезновения накрывшей липкой тьмы последних дней.
Все-все, уже все хорошо.
Лиза в порядке, и мелкие вот они.
Не спуская с рук дочь, прижал к себе и замершего в явной неловкости Ваньку.
Он сначала неуверенно приподнял руки, но таки обнял меня в ответ.
Я поднял глаза и встретился глазами с бледной Светланой.
— Все хорошо, — сказал ей и кивнул на дверь нужной палаты.
— Спасибо, что присматривала за моими.
— И тебе спасибо, что нашел и спас нашу девочку, — рассеянно ответила она и ушла к Лизе в палату, прежде чем успел возразить, что никого я по сути-то не спасал.
Все сделала сама Ерохина, самостоятельная до бесячести моя женщина.
Лежит там в палате, спит под лекарствами, а у меня до сих пор по шкуре ощущения ее фантомных прикосновений ледяными после реки пальцами бегают, и в горле жесткий ком.
Не могу забыть, как она всю дорогу до больницы то и дело вскидывалась, находила потерянным взглядом меня, трогала дрожащей рукой мои заросшие щетиной за время поисков щеки и, вздохнув облегченно, опять отключалась.
Будто мое присутствие — это высшая гарантия безопасности и покоя.
От сообщения Боева о том, что Лизка была в упавшем вертолете я в первый момент как оглох.
Очнулся уже по дороге в офис “Ориона”, чуть не въехав в зад какому-то зазевавшемуся бедолаге на светофоре.
В офисе застал суету, перед входом несколько микроавтобусов, в которые грузились крепкие парни в чоповской черной форме.
Боев, Камнев и еще один незнакомый мне мужик тоже были одеты по-походному и руководили сборами.
— Я с вами, — буркнул, подходя к Андрею.
Он возражать и не подумал, просто крикнул кому-то из подчиненных: — Парни, сгоняйте на склад бегом, нужен комплект обмундирования и ботинки… Лебедь, размер лапы какой у тебя?
Переодевался я уже в пути, как и отзванивался Светлане.
Сообщать матери, что ее ребенок в беде и возможно… Нет, невозможно!
Это же упертая Лизка моя Ерохина, черта с два она просто погибнет.
А как же мотать мне нервы и взрывать мозги до последнего вздоха?
Приводить себя в сколько-нибудь бодрое состояние не слишком получалось, с каждым новым часом поисков в проклятущем лесу ощущение сгущающейся тьмы в душе
