Его сильная воля подчинила меня, склонила на его сторону, как и раньше. Между нами не было любви, но, возможно, существовало уважение.
— Хорошо, — сказала я. — Я сделаю, как вы хотите.
Его губы слегка искривились в некоем подобии улыбки, и снова я ощутила его радость от победы надо мной.
— Gracias, guerida, gracias[5].
— Что в ящичке, который я должна принести?
— Когда ты принесешь его, возможно, я покажу. Но это ящик Пандоры, и ты не должна открывать его сама. Обещай мне это.
— Обещаю, — сказала я, хотя и удивилась: что изменится, если я узнаю, что находится в ящике?
— Ладно. Теперь ты можешь идти по своим делам. Я посижу здесь, пока огонь не прогреет мои старые кости.
— Я собираюсь выйти в город порисовать, — сказала я. — Кларита нашла для меня ваш старый мольберт. Я возьму с собой сэндвич, и пускай меня не ждут к ланчу.
Он кивнул так, будто его мысли были уже далеко отсюда, и я поняла, что он снова погрузился в свои опасения и страхи, но не знала, чего он боится.
Ярко светило солнце, когда я вышла за бирюзовые ворота и пошла по пыльной дороге, рассматривая кирпичные стены и невысокие домики за ними. Холмы почти спускались к дороге, а вдали виднелась покрытая снегом вершина Сангре-де-Кристос, и я представила, как там, высоко, среди сосен.
На дороге почти не было транспорта, и вскоре мне удалось найти укромное место в тени тополя, где лучи солнца не падали на холст. Я раскрыла мольберт. В ящике было несколько холстов, и, когда я отобрала один из них, я задумалась над тем, что я хотела написать.
Кусочек петляющей дороги с кирпичной стеной, распахнутые ворота низкого домика и тополь у дверей — все это составляло прекрасную композицию и отражало эту часть Санта-Фе. На заднем плане я могла бы изобразить небольшой холм. Со смешанным чувством ожидания и неуверенности в собственных силах, которое часто посещало меня, когда я начинала новую картину, я выдавила немного краски на прямоугольную палитру. Это будет изображение солнечного света на кирпичных стенах, и мне надо суметь поймать нужный момент. Обычно солнечный свет изображают так, как видит его глаз, не пытаясь расцветить его, как некое существо. Между тем этот эффект может быть достигнут при использовании контраста темного и белого в передаче световых пятен. Я люблю писать солнечный свет маслом, потому что краска впитывает и отражает естественный свет, так что вся поверхность начинает как бы светиться изнутри.
Я сделала наброски углем, потом стала работать красками и перестала замечать что-либо, кроме пейзажа. Я почти забыла о Гэвине и даже о том, как по моей спине полоснули плеткой. Перед солнечным светом все померкло, как бы потеряло реальность. Работая, я совершенно не замечала времени.
Как обычно, пахло скипидаром и красками, но к этому запаху примешивался и теплый аромат солнца, согревавшего кирпичную кладку: казалось, что пахнет сосной. В воздухе чувствовались прохлада и покой. Я полностью ушла в работу, испытывая при этом тихую радость оттого, что я занималась делом, которое мне нравится больше всего на свете: для меня больше ничего уже не существовало. Постепенно на полотне возникла картина, и я подумала, что она не так уж и плоха. Я не была уверена, что правильно уловила цвет кирпича, но общее впечатление, казалось, передано достаточно точно. Было бы неплохо добавить еще немного зелени для теней у домов. Хорошо бы еще охрой оживить засохшую траву, а также слегка тронуть тень от тополя красным.
Я была так поглощена картиной, что прямо-таки подпрыгнула, когда за моей спиной прозвучал вкрадчивый голос.
Отброшенная в реальный мир, глубоко расстроенная тем, что меня прервали, ощущая боль в спине, я обернулась и увидела Элеанору. Когда мы встретились вчера вечером в галерее, она была страшно разъярена. Сейчас же она стояла здесь, стройная фигура в джинсах и белой блузе, перехваченной поясом с серебряной пряжкой в виде раковины, улыбаясь так, как будто между нами ничего не произошло. Я ей не доверяла, но все-таки решила поддержать ее подозрительно дружелюбное настроение и посмотреть, что же за всем этим стоит.
— Как ты себя чувствуешь, Аманда? — спросила она.
Я слегка двинула плечами, не имея никакого желания вспоминать о своей боли.
— Я в порядке.
Она настойчиво продолжала.
— Как ты думаешь, кто же воспользовался вчера этим кнутом?
— Я даже не пытаюсь предполагать, — сказала я. — А ты что знаешь?
— Возможно, я и могу предположить.
— Тогда лучше скажи об этом нашему дедушке.
Она резко переменила тему разговора, разглядывая мою картину.
— Жаль, что я не могу изобразить ничего подобного.
— Рисовать может любой, — ответила я избитой фразой.
— Не думаю, что это так, — Элеанора немного отошла, чтобы лучше оценить картину. — Все равно не получится, как у тебя. Или как у тех художников, которые писали для коллекции Хуана.
Я рассмеялась и взяла на кисть немного желтой краски.
— Не упоминай меня в этом ряду. Едва ли я достигла их мастерства.
— Не скромничай! Я не умею рисовать, но благодаря Хуану видела за свою жизнь очень много картин. Я не думала, что ты так хорошо рисуешь.
С кисточкой в руке, я обернулась и с удивлением посмотрела на нее. Ее светлые волосы были перехвачены голубой лентой на затылке, челка слегка взъерошена, на лице не было никакой косметики, наверное, поэтому оно выглядело удивительно молодым и наивным. Я никогда раньше ее такой не видела и инстинктивно насторожилась. Когда Кордова решают выглядеть безоружными, у них это получается крайне убедительно.
— Ты не возражаешь, если я останусь понаблюдать? — спросила она и, не ожидая моего согласия, присела на сухую траву у дороги. Я снова вернулась к работе, надеясь на то, что ей скоро это надоест и она уйдет. Но ей явно хотелось поговорить, и, хотя я ничем не поддерживала беседу, она очень дружелюбно обратилась ко мне так, как будто бы мы были лучшими друзьями.
— Я поняла, что вы ездили вчера на ранчо. Рассказал ли Гэвин тебе что-нибудь об этом месте?
— Немного, — ответила я.
— Оно раньше принадлежало отцу Хуана — Ан-тонио Кордова, нашему прадедушке. Ему следовало быть испанским доном. Он всегда говорил, что Испания — его родина и что Севилья, а не Мадрид — историческая столица Америки, так как именно оттуда отправлялись путешественники и миссионеры.
Имя прадедушки я услышала впервые.
— А ты знала Антонио Кордова?
— Он умер до того, как я родилась. Но я слышала о нем на протяжении всей своей жизни. Кларита частенько рассказывала мне о своем дедушке. Он сильно разгневался, когда его сын женился на англичанке — нашей бабушке Кэти — и отправился в Санта-Фе, чтобы начать собирать коллекцию. Кларита говорит, что Хуану пришлось очень много сделать, чтобы доказать отцу свою правоту. Ужасно, что Антонио умер до того, как «Кордова» прославилась. Ты была в магазине вчера, не так ли?
