Ознакомительная версия.
— С чего это ты решила сообщать мне о своих перемещениях? — съехидничала мать. — От тебя уж два года ни слуху ни духу.
Лика промолчала, не зная, стоит ли объяснять матери, что она уезжает надолго, возможно, навсегда. Сказать? Не сказать? А впрочем, разве это что-то изменит?
На заднем фоне все еще выл, не желая успокаиваться, Стасик, Ольга бросила:
— Послушай, если у тебя дело какое есть, говори быстрее. У меня котлеты на кухне горят.
— Да нет, в общем, никаких дел нет. До свидания… мама, — через силу выдавила из себя Лика.
— Пока. Счастливо съездить, — с заметным облегчением бросила трубку Ольга.
Как ни странно, она не почувствовала ни боли, ни разочарования. Вероятно, все выгорело еще тогда, в день похорон бабушки. Зачем звонила? Наверно, по старому, вдолбленному яростной блюстительницей традиций Нинкой правилу, что, собираясь в дальнюю дорогу, следует попрощаться даже со случайными знакомыми. Что ж, на этом все традиционные реверансы можно было считать исполненными.
Осталось еще в последний раз заехать на квартиру. После выписки из больницы она туда не возвращалась, несколько недель прожила в гостинице. Это Пирс посоветовал, утверждал, что так будет безопаснее. Заставить себя пересечь квадратный двор-колодец и войти в подъезд оказалось не так-то легко. Некогда тихий, интеллигентный, арбатский дворик, превратившийся теперь в уставленную иномарками парковку, жил своей жизнью. Едва Лика ступила на порог, едва вдохнула знакомый затхлый запах, как заныл висок. Она машинально вскинула руку и провела ладонью по голове, там, где волосы колючим ежиком отрастали на месте нанесенной раны. Однако на этот раз все было тихо, лишь где-то за дверью играло фортепьяно, а наверху мерно бухал молоток. Лика поднялась по ступенькам к своей квартире, вставила ключ в замочную скважину и только тут заметила всунутую за косяк вдвое сложенную записку.
Она выдернула листок бумаги, не разворачивая, прошла в квартиру, захлопнула за собой дверь, включила свет в прихожей и только тут прочла написанное размашистым неразборчивым врачебным почерком. «Лика, не могу до тебя дозвониться. Я в Москве. Нужно встретиться. Андрей». Тут же помещался и номер телефона, по которому Андрей просил ее с ним связаться.
Лика снова пробежала глазами записку, усмехнулась. В этом он весь — нужно увидеться, Андрей… Даже мысли не допускает, что она может не захотеть с ним встречаться. Ему нужно — и точка. Ах, Андрей, милый мой златокудрый приятель, неизменный дружище! Жаль, что ты ничего так и не понял тогда, жаль, что не повзрослел. Неужели ты думаешь, что я могу все так же легко и беспечно сорваться по первому твоему зову, чтобы скрасить твое московское одиночество. Нет уж, теперь я знаю, что травмы после подобных развлечений затягиваются куда медленнее, чем после удара рукоятью пистолета по виску. С нее, пожалуй, хватит.
Лика, не разуваясь, не снимая куртки, прошла по квартире, ссыпала в пакет дискеты с компьютерного стола, погрузила в сумку папку с документами, сняла с полки пару книжек, рассовала по карманам деньги, спрятала конверт со старыми фотографиями. Вот, кажется, и все, что нажито непосильным трудом. Негусто. А впрочем, может быть, в этом и заключается своеобразная прелесть ее жизни — не отягощенная вещами, связями и привязанностями, сорвалась с места — и полетела, поминай, как звали. Да сколько людей душу бы дьяволу продало за подобную свободу. Определенно, жаловаться ей не на что. Тридцать один год, чистая страница, все только начинается!
Она вышла в прихожую, снова наткнулась взглядом на брошенный на тумбочке листок бумаги. А что, если… Что, если все-таки позвонить? Услышать в трубке родной низкий насмешливый голос, от которого бегут вдоль позвоночника мурашки. Просто узнать, что ему нужно. Просто попрощаться…
Она неуверенно потянулась к телефонной трубке, успела ощутить кончиками пальцев холодок гладкого пластика, когда аппарат сам вдруг взорвался хриплым трезвоном. Вздрогнув от неожиданности, она сорвала трубку, сказала внезапно севшим голосом:
— Алло!
— Вы готовы… мисс Лика? — как всегда с трудом, выговорил ее непривычное для американца имя Пирс. — До самолета пять часов. Я выезжаю за вами? Ваш багаж со мной.
— Да, Пирс, конечно. Жду вас! — легко отозвалась Лика.
Положив трубку, она решительно скомкала листок, прошла на кухню, рванула на себя форточку и выбросила записку в окно. Зимний ветер подхватил бумажный комок, закрутил и потащил куда-то по покрытому коркой льда асфальту. Лика с силой захлопнула окно.
Оператор, оторвав пухлую руку от камеры, сделал особый знак пальцами, и Лика быстро закончила фразу и попрощалась:
— Элеонора Белова из Нью-Йорка специально для Первого канала.
Оператор Пол выключил оборудование, повозился с камерой и показал ей сложенные колечком пальцы, дескать, ок, все в порядке. С толстяком Полом они ладили, понимали друг друга с полуслова, а чаще всего вообще ограничивались языком жестов. Правда, сплоченной команды, как некогда с Сашей, у них не образовалось, но рассчитывать, что такая удача выпадет дважды в жизни, было бы наивно.
Лика распрощалась с Полом, надвинула на голову красную кепку с твердым козырьком и направилась вниз по улице, ведущей к центру Нью-Йорка, к самому его вечно живому, не знающему покоя, огромному, пульсирующему сердцу.
Тайм-сквер сиял и отражался тысячами огней, миллионы лампочек вспыхивали, перемигивались, то образуя причудливые узоры, то вновь рассыпаясь на маленькие сияющие звезды. Названия всемирно известных мюзиклов, афиши с голливудскими актерами, играющие пьесу на так называемом офф Бродвее только один сезон, белозубые разносчики программок, зазывалы-китайцы, черные как смоль, продавцы бубликов, орехов, поддельных Луи Вюиттонов, километровые очереди в знаменитую театральную кассу, в которой можно купить билет вполовину дешевле за полчаса до начала шоу…
Прошло уже почти полтора года с тех пор, как она, растерянная, ошеломленная несмолкаемым шумом и грохотом, впервые оказалась на улицах Нью-Йорка. Никогда не засыпающий город поразил ее хлещущей через край энергией, бешеным ритмом, неистовой скоростью, с которой пролетала здесь жизнь. И ведь, казалось бы, сама-то она приехала не из тихой деревни, а из Москвы, прямо скажем, не самого спокойного места на земле. Однако по сравнению с этим кипящим жизнью лабиринтом из бетона и стекла московская действительность казалась сонной и размеренной.
Конечно, Нью-Йорк, в частности Манхэттен, мало напоминал настоящую Америку. Он выглядел более величественным, извечная жуликоватость местного и недавно эмигрировавшего населения не так бросалась здесь в глаза. То есть туриста, разумеется, в любом случае на чем-нибудь попытались бы тут надуть, но все же не так открыто и беспардонно, как где-нибудь в Лос-Анджелесе. Конечно, Город желтого дьявола был настоящей столицей мира, столицей мирового капитала. Иностранные наречия здесь звучали даже чаще, чем родной английский.
Ознакомительная версия.
