Год спустя, сидя в библиотеке и осматривая пыльные коробки в доме Марка, я снова и снова крутила в воспоминаниях кадры произошедшего тогда:
Черный пепел покрыл дорогу, по которой я иду. Дождь сделал ее влажной, и ступив в лес, я чувствую свежесть хвои, вперемешку с дымом, который продолжает парить редкими рывками. Часть леса и травы возле озера все же погорела, и место поджога выглядит черным обугленным квадратом.
Катька кричит, зажимая лицо ладонями, ее длинные волосы налипли к открытой спине, платье насквозь мокрое. Она плачет. Степка что-то выкрикивает, с его губы капает кровь, и он вытирает ее тыльной стороной ладони, шатаясь чуть в стороне, а Димка лежит, скривившись и держась за живот.
Марк стоит над ним, и приподняв за голову, снова ударяет. На лице Моего Ледяного Мальчишки ужасающая маска агрессии и ненависти. Мне становится страшно и больно.
— Хватит! — кричу, подбегая к нему. — Пожалуйста, хватит… не надо… оставь его… оставь…
Вой сирены сигнализирует о прибытии пожарной машины, затем, и скорой помощи.
Позже, выходя из кабинета, в котором меня допрашивала полиция, я слышу отрывистое вслед:
— Я этого не хотел… Лиза… прости меня… пожалуйста… прости…
Я поворачиваюсь и вижу Димку. Он сидит ссутулившись рядом со своей матерью, она не смотрит на меня, выглядит бледной. Лицо Димы все в синяках, и он напуган, а его отец стоит недалеко, держа в руках телефон. Он что-то надрывно кричит в трубку.
Я ни слова ни сказав, разворачиваюсь и иду по длинному коридору к выходу. Я не вижу Марка и меня это расстраивает. Степка после случившегося подошел ко мне. Он сказал, что ему жаль, что они с Катькой в этом участвовали, и что он не подговаривал Марка, они вообще не общались, и он не знал, что тот в городе. Дима просто услышал наш разговор по телефону, как выяснилось позже.
Марка выпустили, хотя он сильно избил Димку. Да и Степку тоже. Но Кудрявцев рассказал полиции, что произошло, Катька подтвердила, а затем и Дима не стал ничего отрицать. Спустя длительное время, проведенное в кабинете, нас всех отпустили. Но Диме и его девушке выдали штраф за поджог. Я не видела ее, но знаю, что с ее семьей связались. Она чуть младше, еще учится в старших классах, и кажется, ей довольно сильно прилетело за содеянное.
Выхожу на улицу, темно и тихо. Недалеко стоит полицейская машина, ее мигающая лампочка освещает пространство красно-синем цветом, за рулем кто-то есть. Я сжимаюсь, складывая руки на груди. Дрожу от холода и легкого чувства одиночества, пробирающего внутренности. Я попросила не звонить родителям, и не знаю, рассказала ли им что-либо Аленка, но думаю, она все скрыла. За всеми остальными приехали их родные, а я надеялась уйти с Марком. Но его нет, и спустившись по ступеням, я медленно направляюсь по пустынной дороге. Я не знаю, иду ли я домой, или в особняк Марка, не уверена, что понимаю, куда именно двигаюсь.
Чем дальше я отдаляюсь, тем темнее становится. Дождь закончился, но тучи заволокли и без того черное небо. Я уже не вижу дороги, но ощущаю лужи под ногами на асфальте.
У меня нет телефона, нет моей сумки. Я сказала, что она валяется где-то у озера, и в полиции обещали поискать, но думаю, что утром я и сама смогу это сделать.
Все дальше и дальше, я выхожу на пустую дорогу, где уже не видно полицейского участка, где становится ощутимо холоднее и страшнее.
Шаг, шаг, шаг…
Но тут свет фар приближается, я поворачиваю голову и вижу, что рядом со мной тормозит мерс Марка.
Он выходит, подходит и накидывает мне на плечи свое пальто. Оно довольно теплое и длинное, я кутаюсь в нем, словно в одеяле. Поправляю его, потому что оно съезжает с плеч. Смотрю в глаза Марка, они уже не такие черные, не такие холодные. Но выглядит он все таким же мрачным и напряженным.
— Я бы никогда…
— Я знаю!
И мы глядим друг на друга. Мое сердце бьется рывками, но мне снова стало так спокойно и легко. Я уверена в нас. Сейчас.
Всегда.
— Пойдем?
— Пойдем, — говорю, и тут же направляюсь в машину.
Быстро доезжаем до его особняка. Мы особо не разговариваем, выпив стакан воды, вижу на кухонном столе пакет с едой из мексиканского ресторанчика. Думаю, пока меня опрашивали, Марк съездил за едой, а затем, заехал за теплой одеждой. Мне приятна его забота, и я действительно голодна, но первым делом я иду в ванную комнату. Мне хочется принять душ, выгляжу ужасно. Тушь размазана под глазами, волосы слиплись, платье, хоть и высохло, но все же неприятно сдавливает кожу.
После душа надеваю вещи Марка, которые он заботливо заносит и кладет на тумбочку, пока я моюсь. Когда я выхожу, не нахожу Марка в комнате, но у меня совершенно нет сил спускаться, просто хочется отдохнуть.
Буквально на секунду ложусь, прикрываю глаза, а открываю их, когда солнечные лучи уже полностью окутали стены помещения. Сначала мне кажется, что еще очень рано, но затем, глянув на часы, стоящие на прикроватной тумбочке, обнаруживаю, что уже полдень. Я накрыта одеялом, но Марка рядом нет, хотя я отчетливо ощущаю, что он был со мной. Определенно чувствовала его запах и объятия, и в этом нет сомнений.
Спускаясь на кухню, вдыхаю яркий аромат блинчиков и кофе, и меня так и тянет улыбнуться. Марк знает, как я люблю, когда он готовит для меня.
— А где еда из ресторана?
— Я все съел, — произносит спокойно. — Ты спала как сурок, когда я зашел, чтобы позвать тебя поужинать.
— Поэтому ты ничего не оставил мне?
— Не-а.
— То есть ты схомячил две порции?
— Ага. Но я накрыл тебя одеялом.
— Как приятно, — сажусь за стол, прихватывая свой кофе. — Ты очень заботливый.
— Я такой, — кладет передо мной тарелку с блинчиками. — Налетай.
А еще он достает мою сумочку и телефон. Он нашел сам. Я рада этому, ведь телефон новый и мне было жаль его потерять.
Позже я помогаю Марку собрать вещи его отца. Мы вместе упаковываем их, относим в машину. И Марк сообщает, что уезжает надолго… Поэтому он так нервничал во вчерашнем разговоре. Возможно, на год, возможно — больше. Лечение его отца затянется, он будет рядом с ним, и он не знает, когда мы встретимся вновь. Его папа прикован к инвалидному креслу, и я понимаю, что это его долг позаботиться о нем. Он оставляет мне ключи от своего дома и от нашей квартирки, которую мы снимаем. Оплачена на год вперед, так что меня ждет беззаботная жизнь, как он говорит. Только меня это не радует.
Мы улетает тем же вечером, и все дни без него я дико скучаю. Все свое время я провожу за учебой, вечерами мы с Пушинкой смотрим на рыбок, или кулинарные телешоу, я всегда в ожидании наших разговоров с Марком. Мне хочется созваниваться чаще, но происходит это довольно редко. Один раз он заикается о том, что не хочет держать меня и если я желаю, то могу не ждать его, на что я сильно обижаюсь и даже… плачу. Я действительно заливаюсь слезами и мне так больно слышать такое. Ведь я без него не смогу, но почему же он готов все бросить? Оставить нас? Потом, спустя пару дней, он извиняется и говорит о том, что боялся моего согласия и ему было трудно это предложить, но по-другому он не мог…
Уже летом, закончив учебный год, я в ожидании нашей встречи. Но Марк говорит, что не приедет… он собирается отвезти отца к какому-то китайскому целителю, и связи какое-то время не будет…
Ко мне приезжает Женька, мы проводим месяц вместе, много времени зависаем на пляже, а потом вместе возвращаемся домой. Оставив Пушинку и наших рыбок на попечение Китайцу, я еду навестить родителей. Мама сама позвонила мне и попросила приехать.
Мы пьем чай на знакомой маленькой кухонке нашего дома. Димка попросил своих родителей вернуть его нам, тем самым извинившись за свое поведение. Долги были списаны. «Отец твой однажды увлекся играми, все проиграл… даже не спрашивай. — махнула матушка рукой. — Сложно с ним… Сама виновата… Бросила его по молодости одного с вами, ушла к красивому наглому мажору, влюбилась, глупая была, прямо как ты, — плечами пожимает, а я молча слушаю, ни капли не изменившись в лице, — а он меня несчастную оставил ни с чем, беременную, у разбитого корыта. Женился на другой. Аленушка моя любимая только о нем напоминает, дочка его. Да что там, папка ваш хоть принял обратно, ему одному с тобой и Иркой тяжело было. Но он вас очень любит…» Я продолжаю молчать. Мне маму жаль, возможно, она слишком зациклилась на этой истории своей жизни.
