— Я… я не знаю, что тебе сказать, — ответила Сара, и ее прекрасные глаза наполнились слезами. — Я не могу… не могу…
Она всхлипнула и не смогла продолжать. Перехватившая ее горло судорога была такой сильной, что Сара с трудом могла дышать. Плечи ее затряслись от беззвучных рыданий, но Франсуа продолжал нежно прижимать ее к своей широкой груди, и в конце концов Сара рассказала ему все.
— Я… я не могу иметь от тебя детей. Мне их просто не выносить! А ты должен, должен иметь сыновей, но я не в состоянии дать тебе того, чего бы мне хотелось…
Ее слова тронули Франсуа чуть ли не до слез, но он вовремя вспомнил, что он — мужчина.
— Для меня это совсем не важно, любимая, ты же знаешь!.. — попытался утешить он Сару. — Пожалуйста, не надо плакать.
Но все его усилия были напрасны — Сара продолжала горько рыдать в его объятиях.
— Все мои дети умерли, — всхлипывала она, прижимаясь лицом к его теплой кожаной куртке. — У меня было шестеро — шестеро! — детей, и ни один из них не выжил.
И она рассказала ему всю свою историю, рассказала обо всех своих неудачах, о горе, которое она испытала, рыдая над трупиками умерших мальчиков и девочек, а под конец оглушила Франсуа фразой, которая прозвучала для него подобно удару грома, хотя и была произнесена тихим, прерывистым шепотом.
— И я знаю, что этот ребенок тоже умрет! — заливаясь слезами, произнесла она, и Франсуа наконец понял, что могло тревожить и пугать ее в последние недели.
Отстранив ее от себя, он поглядел на Сару, и на лице его сменяли друг друга недоверие, удивление и страх.
— Ты беременна? — спросил он шепотом, и Сара с несчастным видом кивнула.
— О боже! Милая моя, бедная моя Сара! — вырвалось у него. — Не бойся, в этот раз все будет хорошо, вот увидишь! Я не позволю случиться ничему плохому!
Это последнее замечание было довольно глупым, поскольку он мало что мог сделать, и, осознав это, Франсуа снова прижал Сару к себе. Теперь он знал, чего она боялась, и от сознания собственного бессилия ему захотелось заплакать. Потом он вспомнил слова старухи прорицательницы и ухватился за них, как за свою единственную надежду.
— Помнишь, что сказала Сломанная Лиственница? — спросил он, обнимая Сару за плечи и слегка встряхивая. — Помнишь? Она сказала, что ты тонула столько раз, сколько пальцев на руке, и еще один — шесть раз! А сколько твоих детей умерло?
Тоже шесть! Но она сказала, что на этот раз переправа через реку пройдет благополучно. Ты не должна бояться, любимая! Сломанная Лиственница никогда не ошибается! С тобой этого больше не случится. У тебя… у нас будет сын или дочь!
— Она сказала только, что я не умру, — напомнила ему Сара, в душе которой, впрочем, снова проснулась надежда. — А ребенок? Что будет с моим ребенком? С нашим ребенком? Почему в этот раз все должно быть иначе, чем раньше?
— Потому что я буду с тобой, — мягко ответил ей Франсуа. — Я стану заботиться о тебе. Я буду делать для тебя отвары и настои из целебных трав, которые используют индианки, и ты станешь круглой и толстой. А потом ты родишь здоровенького, пухленького мальчика или девочку, похожую на тебя.
Говоря это, он улыбнулся, и Сара прильнула к нему всем телом, чувствуя его тепло и черпая в нем уверенность и силу.
— Твоя жизнь изменилась, Сара, — продолжал Франсуа негромко. — Теперь все будет по-другому и у тебя, и у меня тоже. И мы, и наш ребенок — мы все начинаем новую жизнь!
Она поверила ему, поверила, что теперь все изменилось, а Франсуа, неожиданно спохватившись, спросил ее строго:
— Когда это случится?
— Думаю, в конце лета, — смущенно ответила Сара и потупилась. — Быть может, в начале сентября.
Первые признаки беременности она заметила после Рождества. С тех пор прошло уже почти три месяца, но она все не решалась открыться Франсуа, нося в себе свое беспокойство. И теперь, когда она поделилась с ним своими тревогами, ей сразу стало легче. К тому же… к тому же она почему-то верила старой, мудрой предсказательнице.
После этого они вернулись в Длинный дом, где индейцы выделили им спальню. Ложась рядом с Сарой, Франсуа нежно обнял ее, и она быстро заснула. Он же еще долго не спал, вглядываясь в лицо Сары, все еще хранившее следы слез, и его сердце полнилось нежностью и любовью. Прежде чем уснуть, Франсуа долго просил христианских и индейских богов явить милосердие и благословить Сару и их дитя.
Чарли отложил дневники Сары только тогда, когда часы на камине пробили четыре раза. Сегодня он должен был отвезти Франческу и Моник в пиццерию, как обещал, а до этого ему еще нужно было привести себя в порядок.
Принимая душ и одеваясь, он продолжал думать о ребенке Сары и Франсуа, и его душа переполнялась умилением и радостью. Ему очень хотелось узнать, что стало потом с этим ребенком, каким он был человеком и как сложилась его судьба; об этом, возможно, говорилось в дневнике дальше, и Чарли не раз испытывал острое желание заглянуть в одну из последних тетрадей, однако он каждый раз сдерживался. Дневник Сары наполнил его жизнь тайной, которую Чарли понемногу открывал для себя каждый день, а узнав заранее ответы на все вопросы, он лишил бы себя этого предвкушения узнавания. События двухсотлетней давности и особенно люди, с которыми он встретился на страницах дневника, казались ему совершенно реальными; должно быть, поэтому Чарли считал, что с его стороны будет не совсем честно узнать о событиях жизни героев раньше их самих.
Он даже не мог набраться смелости и поделиться своей тайной с Франческой, хотя сейчас ему хотелось этого больше, чем когда-либо.
Когда ровно в шесть Чарли заехал за Франческой и Моник, он все еще чувствовал себя виноватым. Впрочем, Моник была по обыкновению оживлена и не заметила его задумчивости, да и Франческа, похоже, тоже не придала ей значения. Она была в хорошем настроении, к тому же вчера ей удалось наконец закончить главу своей диссертации и начать новую.
Ужин прошел весело, и, когда с пиццей было покопчено, Франческа пригласила Чарли к ним домой на кофе с мороженым.
Чарли был весьма польщен таким проявлением доверия, поэтому даже не подумал отказываться.
Моник пришла в восторг — ей давно хотелось показать Чарли свою коллекцию бабочек и жуков, которую она собирала все лето, однако Чарли подозревал, что дело здесь не только в этом. Очевидно, ей не хватало «мужского влияния», как выражаются психологи, и она подсознательно стремилась найти замену отсутствующему отцу. Что касалось самого Чарли, то чем больше он общался с девочкой, тем сильнее жалел о том, что у него нет собственных детей. Впрочем, его сожаления носили совершенно абстрактный, умозрительный характер.
