Ознакомительная версия.
– Кто? – переспросила Нина, хохотнув нервно.
– А кто ж ты еще после всего? Да разве я думал, какая это маета, когда сердцу своему не хозяин? Ну, не молчи, Нинок, не томи душу…
– Я согласна, Вить. Только… Давай честно, хорошо?
– Тихо, молчи… Оставь при себе свою честность, не нужна она мне. Я и без честности знаю, что ты меня не любишь. Ну, чтоб как этого своего… Видно, не бывает ни у кого так, чтобы… Чтобы…
– Чтоб два горошка на ложку?
– Это как? Не понял…
– Да это мне мама так в детстве говорила, когда я хотела всего и сразу – не два тебе горошка на ложку. Всегда почему-то один горошек выбирать надо.
– Да… Вот мы и выбрали, выходит… Каждый – свой…
Она вздохнула, соглашаясь. Потом закопошилась, высвобождаясь из его рук:
– Ладно, Вить, поехали! Поехали, я вещи свои соберу! И все, и точка… Я свободна, Вить. Я свободна! Я ни в чем и ни перед кем не виновата! Я ничего никому не должна! Я – свободна! Понимаешь ты это или нет? Свободна!
– Ага… А куда ехать-то? Ты ж вроде с той съемной квартиры съехала…
– А ты откуда знаешь?
– Так я был. Представляешь, напился однажды вдрызг и пошел отношения выяснять… Хотел твоему малахольному морду набить хорошенько. Ломлюсь в дверь, а оттуда старушечий голос мне полицией грозит… Ой, думаю, мать честная, этого мне только не хватало для полного счастья! Так куда ехать, командуй!
Нина назвала адрес, будто прочитала последнюю строчку в обвинительном заключении. Приговор окончательный, обжалованию не подлежит. И молчала всю дорогу, пока ехали к дому Никиты. Дождь ломко стекал по ветровому стеклу, шарахался брызгами под скрежетом дворников. И на душе у нее все подтекало и ломалось, скрежетало, шарахалось… Наверное, от того, что слишком быстро судьба решилась. Не привыкла пока душа к новому состоянию. Но решение уже принято, что ж… Такой перепад судьбы. От унизительной любви – к надежной нелюбви. От несвободы – к свободе. Или… Наоборот, черт возьми? Ох, с ума бы не сойти…
Нина поднялась в квартиру, оставив Витю в машине, начала торопливо собирать вещи. Суетилась, руки дрожали, где-то под диафрагмой болью билось ощущение неправильности, тревожности происходящего. И голова соображала плохо, маетно как-то. И тоже билась в ней недосказанность – самой себе… Нет, а чего так биться-тревожиться, может, хватит? Все же ясно, отныне и навсегда. Она здесь оставаться не может, не может!
Все, сумки кое-как собраны, стоят горкой в прихожей. Надо Витю звать, чтобы поднялся, забрал. Да, еще ключи от брелока отцепить, оставить у зеркала… И записку Никите написать… Или не надо записку? Сам все поймет, тем более после сегодняшней очередной «заячьей» подлости? Нет, все-таки надо оставить, хотя бы два слова. Каких, интересно: «Ненавижу, прощай!» или «Люблю, прощай!»?
И упала без сил в кресло, будто толкнуло в грудь это «люблю». Еще и за горло схватило дрожащей рукой – остановись, что ж ты делаешь! Да, трудно со мной, с любовью, я всякой бываю! Уж прости, такая невыносимая тебе досталась! Именно тебе, никому больше! А без меня, запомни, еще хуже будет!
Выпрямилась, потрясла головой, пытаясь избыть наваждение. Но где там… Выплыло вдруг из памяти лицо Ларисы Борисовны – улыбающееся, с насмешливой отстраненностью в глазах. И через улыбку, через насмешливость – да, Ниночка, без любви еще хуже, это так, Ниночка…
А правда, что бы Лариса Борисовна ей сказала? Сейчас, в эту минуту? Наверное – «…не бойся меня, Ниночка… Почему ты меня боялась всегда? Ну, была у меня отстраненность в глазах, была насмешливость. А что это, ты не догадываешься разве? Ведь я тоже – любила… И никуда не бежала от своей обманной любви, несла ее в себе смиренно, как божий подарок. И это была моя правда. С любовью и правдой всегда легче жить, Ниночка. Но надо уметь защищаться. А насмешливость – это и есть маска защитная… Все же кругом знали, что я терплю за свою любовь, и осуждали, и презирали мое терпение. Но что делать, если без любви нельзя жить? Кто-то может жить, а мы с тобой – нет… Такое вот счастье-несчастье…»
Встряхнула головой, отгоняя наваждение, застыла в кресле, прислушиваясь к себе. Что-то она хотела сделать… Да, надо же Вите позвонить, чтобы за вещами поднимался, телефон там, в сумке. Сделала попытку встать, но растеклась по телу странная вялость, будто сзади удерживал кто за плечи… Обернулась – никого, конечно же. И вздохнула испуганно – дожила, глюки начались. Но вставать из кресла и впрямь не хочется. Не хочется, и все! И Вите звонить – тоже не хочется! Да, да, черт возьми, не хочется! Надо правду себе сказать! Да, надо жить с правдой в самой себе и… и с любовью. И как там говорила незабвенная тетя Ляля? Ты, Лидуша, и дня в любви не жила, и не смей меня осуждать? Да, так оно и есть. Именно – не смей…
Поднялась на ноги, поискала глазами сумку. Добрела до нее, как сомнамбула, выудила из кармашка телефон.
– Нин, ну чего, собралась? Мне подниматься за вещами? – бодро зазвенел в трубке Витин голос.
– Нет, Вить. Прости, я… Я передумала. Не могу, прости…
– Ну и дура. А это уже диагноз, между прочим.
– Да знаю, Вить… Это даже не диагноз, это приговор. Но у меня есть смягчающее обстоятельство – я люблю его… А тебя, Вить, не люблю. Прости. Ну, прости! Все равно бы у тебя со мной ничего путного не вышло! Жила бы с тобой, а о нем бы думала! Оно тебе надо?
– Да ладно, понятно. Значит, выбрала свой горошек…
– Что?
– Да сама же сейчас говорила – не два горошка на ложку!
– Ну… Пусть будет так. Да, я выбрала, Вить.
– А на моей ложке, выходит, ни одного горошка не осталось? Как-то несправедливо, Нин… Обидно как-то…
– Да, обидно. Но любовь не раздают по принципу справедливости. О, если б это было так, Витенька! Если бы!
– А как ее раздают?
– Не знаю. Наверное, вопреки справедливости. Всему вопреки…
– Ладно, понял. Счастья тебе, Нинок. Давай, управляйся со своим «вопреки», плыви против течения, сколько сил хватит, мешать не буду. Но и спасать больше не буду, учти.
– Да… Прощай, Вить.
– Прощай…
Нажала на кнопку отбоя, вздохнула легко. Но телефон снова ожил в руке, глянула на дисплей с досадой – ну, что еще? Вроде попрощались…
Какой-то незнакомый номер высветился. Кто это может быть?
– Нина! Нинуль, это я, не пугайся! Ты где, Нин?
И зашлось сердце острой гневливой радостью – Никита! Но голос таки прозвучал злобно и с раздражением, как и полагается ему звучать в такой ситуации:
– Это ты у меня спрашиваешь, Никит, где я? То есть… Ты еще и спрашиваешь?!
– Нин, погоди, дай объяснить… Понимаешь, я тут в пробке застрял, на въезде в город. Ехал к твоему офису и застрял…
– Ты опять врешь, Никита!
– Да не вру я, честное слово! Мне Татка еще утром позвонила, попросила на дачу отвезти! Ну, я отвез… А обратно поехал, и тут вдруг такой ураган с дождем, всю дорогу деревьями завалило! А что, в городе урагана не было?
Ознакомительная версия.
