Во время вечерней службы он горячо молился. Это была совершенно особенная молитва, идущая из самой глубины сердца и вызвавшая поток горячих, очищающих душу слез.
Выйдя из храма во двор, Александр Иванович пошел по протоптанной дорожке прямо к воротам. Ветер обдувал его разгоряченное лицо, трепал полы расстегнутой куртки. Не обращая на это внимания, Александр Иванович быстро шел вперед.
Высоко над ним, в черной пустоте неба светились холодным блеском звезды. Тропинка то шла ровно, то поднималась в гору.
Александр Иванович почувствовал, как его тело вдруг стало легким, почти невесомым. Казалось, стоит только чуть оттолкнуться и тогда он, подхваченный ветром, а быть может, и сам ставший ветром, полетит над этой древней, заснеженной землей…
Тропинка кончилась. Дальше ровным полотном лежало снежное поле. Остановившись, Шубин оглянулся. На фоне блестящего, отливающего синевой снега темнели очертания монастыря.
Северный ветер обжигал лицо, а он все стоял, глядя на высокие древние стены и повторяя: «Спасибо, Господи, что не оставил, обратил пречистый взор свой на неразумного раба своего!..»
Весна в этом году была ранняя. От дружного таяния снегов дороги быстро размылись и пройти по ним можно было с большим трудом.
Серое небо, голая земля, кое-где покрытая пятнами жухлой травы, — все это представляло собой довольно унылое зрелище. Моросящий дождь дополнял картину. Казалось, что это и не весна вовсе, а самая настоящая поздняя осень. Да и плывущие низко тучи словно грозились засыпать все вокруг снегом.
Стоял конец марта. О Сашкином дне рождения Александр Иванович узнал за два дня и теперь ломал голову, чего бы подарить мальчику. Единственной приличной вещью в его гардеробе был когда-то теплый, еще ни разу не надеванный шерстяной шарф, но уже подаренный тому же Сашке на Новый год. Других подарков у художника не было. Впрочем, неожиданно у него появилась идея…
После службы он взял карандаш, несколько чистых листов бумаги и, уединившись в монастырской библиотеке, принялся за работу.
Легко и непринужденно скользил по бумаге карандаш, совсем как в былые времена, и Александр Иванович почувствовал, как истосковалось сердце по любимому делу. Не было больше ни парализующего страха, ни былой скованности движений — одно лишь вдохновение владело всем его существом.
— Хорошо получается, — раздался за его спиной спокойный голос.
Александр Иванович обернулся. Настоятель монастыря отец Андрей внимательно изучал рисунок.
— Вы так тихо подошли, батюшка, что я вас совсем не слышал, — растерянно произнес Александр Иванович.
— Увлечены были своей работой, — улыбнулся настоятель.
— Да, так… — признался он, пытаясь спрятать рисунок.
— Напрасно вы так, хорошая работа, — похвалил отец Андрей. — За такую не стыдно.
Оба замолчали. Сквозь высокое узкое оконце слабо светило весеннее солнце, то появляясь, то исчезая в проплывающих по небу облаках. Александр Иванович думал о своей прошлой жизни и, может быть, впервые за последнее время — без страха и отвращения. Эта неожиданная похвала настоятеля была очень приятна и напомнила ему далекие годы юности, когда он, будучи студентом, получал похвалы от своих преподавателей. Увлекшись воспоминаниями, Александр Иванович позабыл и о стоящем рядом с ним настоятеле, и о своем рисунке, да и вообще обо всем на свете. Мысли отца Андрея, казалось, тоже были где-то далеко. Он стоял, подняв глаза к небу и едва заметно перебирая пальцами стертые от времени четки. Потом он перевел взгляд на Александра Ивановича и несколько минут внимательно разглядывал его.
— Вам надо возвращаться в мир, — наконец сказал он.
— Как это? — от неожиданности Александр Иванович растерялся. — Я не могу…
— Бог милостив, — ответил отец Андрей. — Проси, чадо, чтобы Он сил тебе дал. Бог милостив…
…Проснувшись в то утро, Вера долго лежала в постели. Сон, приснившийся ей этой ночью, был необычен и сильно отличался от тех душных ночных кошмаров, которые преследовали ее постоянно с тех пор, как из ее жизни ушел муж. Это же сновидение было иным, и Вера всеми силами старалась подольше сохранить пришедшее к ней ощущение безграничного блаженства. Из груди словно вытащили давно засевшую там занозу, отчего сразу стало легче дышать.
Во сне она видела саму себя, одетую в белые полупрозрачные одежды. В огромном зале с начищенным до блеска паркетом она легко скользила под звуки нежного вальса. Закрыв глаза, она отдалась во власть волшебной музыки, ей казалось, что она парит, не чувствуя пола. Дирижер и оркестр были абсолютно невидимы, но движения одинокой танцовщицы были удивительно гармоничны. Когда Вера открыла глаза, в ушах еще продолжала звучать эта необыкновенная музыка.
Все еще находясь под впечатлением сна, Вера нехотя поднялась и стала одеваться.
Что бы это значило? Будучи не в силах найти самостоятельного объяснения диковинному сну, Вера решила за завтраком спросить об этом мудрую Анну Егоровну.
Та молча выслушала Веру, а потом хмуро сказала:
— Вот что: сходила бы ты в церковь! Послушай меня, старую — я дело говорю…
— Но…
— Нет, ты сходи, — не слушая хозяйку, все твердила старушка до тех пор, пока Вера, наконец, не подалась на уговоры и не стала собираться…
День был будний, непраздничный, поэтому народу в церкви было немного. К самому началу службы Вера опоздала. В светлом цветастом платочке, выданном ей заботливой Анной Егоровной, она стояла немного в стороне от всех, крепко сжав в левой руке купленные свечки.
Первое время Вера чувствовала себя немного неловко, стеснялась стоявших рядом прихожан и церковных служек, но, заметив, что никто не обращает на нее внимания, успокоилась. Слова, произносимые священником по-церковнославянски, были трудны для понимания, но Вера все же внимательно следила за ходом службы. Словно пересохшая от жары губка, впитывала она все происходящее вокруг нее и, странное дело, как-то незаметно стала стихать ставшая уже привычной боль в сердце, пока совсем не исчезла. А когда запели на клиросе, то Вера уже не смогла сдержать слез, настолько чисто и проникновенно звучали в тот момент их голоса, что, казалось, они доходят прямо до неба…
Очнувшись, она увидела, что от горячего тепла ее ладони свечки стали таять. Уже не чувствуя стеснения, Вера подходила к иконам и ставила свечи в тяжелые блестящие подсвечники. Слезы все текли и текли, и словно в пелене, проплывали перед женщиной лики святых…
Когда служба закончилась, прихожане стали расходиться. Выйдя вместе со всеми на улицу, Вера оглянулась, где бы можно было присесть и немного отдохнуть. Сев на стоящую возле церкви лавочку, она почувствовала, как болят ноги. Но, несмотря на усталость, Вера ощущала какую-то непонятную перемену в себе. Вместо боли и отчаяния, непонятно откуда вдруг взявшиеся покой и уверенность наполняли теперь все ее существо, а иссушающая душу тоска сменилась надеждой. От этого неожиданного и приятного открытия Вера весело рассмеялась и тут же, смутившись своего порыва, быстро огляделась, не заметил ли кто, но рядом никого не было…
