Три часа ночи, и, пока мама мирно спит наверху, на нашей кухне вовсю кипит жизнь…
Делаю шаг назад и навостряю уши.
— Я поговорил с нужными людьми, у Малахова все схвачено, — слышу голос родителя.
Папа и Дан сидят за барной стойкой, над которой горит единственный источник света.
— Он неприкасаемый? — Данис хмыкает, придвигая к себе стопку.
— В нашей стране таких нет. Почти. Но мне нужны доказательства, чтобы подтянуть его к делу о похищении.
— Прямой связи нет, Иван Александрович. Шмелев проявил самостоятельность в этом вопросе.
— Малахов давал добро. Ты веришь, что без его участия обошлось? Плюс покушение, на тебя, — папа давит голосом и смотрит на Дана.
Кайсаров крутит в руках стопку. Кивает и опустошает ее до дна. Папа делает то же самое в этот момент.
— Получается, нужен свидетель? — Дан бросает в рот дольку лимона и тянется к пачке сигарет.
— Было бы неплохо. Тебя я подтянуть не могу, сам знаешь, по каким причинам. Одно то, что ты сегодня в моем доме находишься, ставит под сомнение мое положение на службе.
— До сих пор подвинуть хотят?
Подвинут? У отца проблемы на работе, а мы даже не в курсе? И судя по тону Кайсарова, все это уже не первый день длится…
— А как же, — папа мягко смеется и опрокидывает еще одну стопку. — Дай-ка.
Данис протягивает пачку. Папа достает сигарету и подносит ее к носу. Шумно вдыхает.
— Значит, нужен свидетель, готовый идти до конца, кто-то, кто не сольется, — Дан тянется к бутылке и снова разливает водку по рюмкам.
Переминаюсь с ноги на ногу и, натянув рукава пижамной рубашки до пальцев, делаю смелый шаг из своего укрытия.
— Я могу быть свидетелем, — выхожу на свет. — Я могу сказать, что видела его там, в лесу. Как вы сказали? Малахов, да?
Как только слова срываются с губ, две пары глаз тут же пробуравливают дыру в моем теле.
— Ты почему не спишь? — папа потирает подбородок, откладывая пачку сигарет в сторону.
Кайсаров ухмыляется и покачивает головой. Я же ловлю себя на мысли, что чувствую себя теперь лет на десять младше его. Вот словно он за эти полтора года, пока мы были порознь, повзрослел. Сильно.
— Не могу уснуть, — бурчу и подхожу ближе.
— Ты куришь, что ли? — папа принюхивается. — Катя!
Да-да, сейчас же самое время отчитывать меня за сигареты. Ситуация располагает, конечно. Закатываю глаза, прикусывая нижнюю губу. Оправдываться уж точно не собираюсь.
— Курит, Иван Александрович, как па-ро-воз.
Дан сдает меня с потрохами. Посылаю ему гневный взгляд и обнимаю папу за плечи.
— Он наговаривает. У меня просто стресс. Это разовая акция была.
— И пагубная привычка. Я даже знаю, от кого она пошла.
— И от кого же, папочка? — кривлю губы.
— От Гирша твоего. Один сплошной косяк, а не пацан.
Замечаю, как лежащая на столе ладонь Кайсарова сжимается в кулак. Хмыкаю. Так-то. Поревнуй. Не только мне из-за Лии твоей убиваться!
Растягиваю губы в самодовольной улыбке, заглядывая Дану в глаза. Перемыкает. Там такое пожарище, что я на месте сейчас воспламенюсь. Тело перестает слышать команды мозга, пошевелиться становится практически невозможно. Я стою и тупо на него смотрю, чуть приоткрыв рот. От улыбки и следа не осталось.
— Вы тут приберите все, чтобы Лида утром не поседела, а я спать, пожалуй, пойду.
— Хорошо, пап.
— Целуй, — отец тыкает указательным пальцем в свою щеку.
Отмираю и привстаю на цыпочки. Целую, а потом наблюдаю за тем, как он выходит из кухни.
— Гирш, значит? — мрачно интересуется Дан.
— Ты ревнуешь? — Убираю со стола стопки и тарелку с закуской.
— Если да?
Чувствую его за своей спиной и прикрываю глаза. На секундочку всего. От близости начинает потряхивать, совсем немножко. Закрываю холодильник и прижимаю ладошку к прохладной металлической поверхности.
— Это все равно не повод бить ему морду.
— Нажаловался, что ли? — Дан хмыкает и резко берет меня за плечи и разворачивает к себе лицом. — Какая жалость.
— Не смей бить моих друзей, Кайсаров. Я не позволяла.
— Я не спрашивал, Катя.
— На таких закидонах мы далеко не уедем. Даже не надейся, понял? — тычу пальцем ему в грудь.
— Понял-понял. Воительница. Про бред со свидетельницей забудь. Поняла?
— Я хочу помочь.
— Мы сами.
Выдыхаю. Ладно. Я не буду с ним ругаться. Не хочу тратить эту ночь на пустые разговоры, которые ни к чему не приведут. Если он считает себя правым — пусть.
— Ты уедешь? — облизываю губы и привстаю на носочки. Обхватываю ладонями его напряженные плечи, отмечая, что в его глазах не только пожар. Там усталость.
Данис качает головой. Отрицание, которое меня радует. Улыбаюсь, пробегаюсь пальцами по его щеке.
— Колючий.
Щетине буквально пара дней, и меня это особо не волнует, я просто хочу заполнить нависающую над нами паузу.
Данис обхватывает ладонями мои бедра, чуть сжимает и скользит руками выше. К талии.
Прилипаю затылком к закрытой дверце холодильника и часто дышу, пока его руки блуждают по моему телу. Так приятно, мамочки…
Данис переплетает наши пальцы. Я максимально расслаблена. Тело размякло под его напористым взглядом и прикосновениями. Облизываю губы. Завожу руки ему за плечи и прижимаюсь к груди.
Дан приподнимает меня над полом, и я тут же опоясываю его ногами, скрещивая лодыжки за спиной.
Время между нашим пребыванием на кухне и тем, как мы оказались в моей спальне, ускользает, словно вода. В голове шумит от учащенного сердцебиения.
Данис вжимает меня в матрас, пробираясь теплыми пальцами под пижамную рубашку. Выгибаюсь ему навстречу, наконец-то касаясь любимых губ. Мы целуемся словно в самый первый раз. Нежно, настолько трепетно и аккуратно, словно боимся спугнуть друг друга.
Каждое движение максимально выверенное, не напрягающее.
Прекрасно чувствую его возбуждение и тянусь к брюкам. Расстегиваю ремень, высвобождая твердый как камень член из плена.
— Хочу медленно, — шепчу, прикусывая мочку его уха, а потом заливаюсь смехом.
Дан целует мою шею до щекотки.
Хохочу как ненормальная, крепко, крепко прижимая Кайсарова к себе. Боже, как мне было без него плохо. Я умирала. Нет! Я жила, но была мертва. Просто человеческая оболочка без души и чувств. Пустая. Холодная.
— Такого никогда больше не повторится, Катя, — его голос срывается.
Данис не договаривает, но я и так знаю, о чем он. О нашем расставании, о боли, о том, что я чуть не погибла. Он обещает, что ничего подобного больше никогда-никогда не будет, и я ему верю. Я всегда ему верила.
Даже в самые страшные минуты я знала, что он не способен причинить мне боль.
— Я знаю.
Все же срываюсь. Чувствую слезы на своих щеках и прижимаюсь к нему теснее. Чтобы защитил, чтобы забрал и разделил со мной всю ту боль и страх.
Мы обнимаемся. Целуемся. Гладим друг друга, методично избавляясь от одежды.
В какой-то момент ловлю себя на мысли, что я хочу, чтобы сегодня он любил меня вот так, кожа к коже. Сверху. Именно так и происходит.
Данис выпрямляется, чтобы стянуть с меня штаны, а моя кожа мгновенно покрывается инеем. Он говорил, что ему без меня холодно, вот и мне невыносимо без него. Мое тело сопротивляется, я мерзну. Мерзну и хочу поскорее ощутить жар его кожи.
Развожу ноги, принимая в себя налитый кровью член.
Медленный толчок, от которого затуманивается разум и трепещет сердце.
Глава 40
— Ты за мной подсматриваешь? — приоткрываю один глаз и лениво переворачиваюсь на бочок.
Я абсолютно не выспалась, но боязнь открыть глаза и не обнаружить Кайсарова в своей кровати была слишком велика.
За окном еще раннее утро, там темно и, кажется, идет дождь.
— Наблюдаю, — Данис кладет руку на мою подушку, и я тут же пристраиваю свою голову на его предплечье.
— Что мы будем делать дальше? — закидываю ногу ему на бедро, прижимаясь ближе. Кожа к коже.
