Ознакомительная версия.
Но Михайловский успел сделать всего лишь один шаг. Выстрела он не слышал – из-за треска и гудения огня, криков и некоей отстраненности собственного сознания. Он только увидел, как дернулось ружье в руках Телятникова, а потом ощутил удар прямо в грудь.
Камень как-то чересчур легко выскользнул у него из рук, и Михайловский упал, удивляясь собственной беспомощности. Боли не ощутил – лишь смесь негодования и изумления. Что это было?.. Почему?..
Михайловский закрыл глаза, и его понес какой-то неведомый вихрь – далеко, далеко… Смутно, краем сознания, продолжал слышать голоса, но происходящее его уже совершенно не волновало.
– Гад! Ах ты, гад! – орал Телятников. – Кольша, Гарик – видели, что этот гад сотворить хотел?.. У-у, падла! Еще чуток – и убил бы меня!
– Никитка… Никитка, а батя-то что скажет?..
– Ты ему прямо в грудь…
– Жив?
– А бог его знает… Вроде не дышит… Али дышит?
– Никитка, батя ж не велел его убивать! Что батя-то скажет? Он только припугнуть просил да в ерапорт отвезть… Никитка-а!
– Да что вы орете, дурни! – неожиданно зло заорал Телятников. – Цыц! Я ж оборонялся… Сами видели – это самооборона была!
Михайловский с полнейшим равнодушием слушал этот разговор. Ему было все равно, только дышать вдруг стало как-то тяжело и неприятно…
Вокруг него бегали, кричали, а он продолжал кружиться в неведомом вихре. Он был словно лист с дерева, подхваченный ветром. Он полностью покорился судьбе.
– Никитка, а свидетели? – Голоса отдалились, но были по-прежнему слышны.
– Да хрен с ними! Кто их слушать будет… Девка да выживший из ума старик! А этого писателя теперича в живых оставлять нельзя.
– Никитка, а батя-то что скажет? – плаксиво ныл то ли Кольша, то ли Гарик.
– А скажем ему, что писатель в тайге сгинул! Пошел, да не вернулся! Это ж тайга… Заблудился он, медведь задрал, в болоте утоп… Да мало ли что с городским человеком в тайге могло случиться! Не виноватые мы, он сам дурак!
– Никитка, а ну дык батя не поверит…
– Поверит!
– Никитка, а ну дык этого писателя из Москвы искать приедут…
– Не приедут! – заорал Телятников. – Кому он нужен?! Это ж вам не депутат какой, не министр… Не американец, не французишка – ну, в смысле, другие страны претензий к нам тоже не предъявят… Он никто, понимаете – никто!!!
Михайловский почувствовал, как его обнимают чьи-то руки, куда-то тянут.
– Даниил Петрович, миленький! – услышал он жаркий Тонин шепот. – Уходить надо… Скорее, Даниил Петрович!
Уходить никуда не хотелось. Хотелось быть листом, сорванным с дерева – а не беллетристом Михайловским, к которому были какие-то неведомые претензии у местных братков и какого-то там загадочного бати…
Но тем не менее он дрыгнул ногой, уперся ею в землю.
– М-м-м? – спросил он.
– Идемте, Даниил Петрович… Только тише, тише, пока они не смотрят!
Тоня, перекинув его руку себе через плечо, упорно влекла раненого вперед, в темноту. Михайловский по инерции перебирал ногами.
– Никитка, а ежели батя…
– Да иди ты в баню со своим батей! Скажем, что не нашли писаку этого – будто до нас он в тайге сгинул!
Голоса дружинников были уже далеко и почти неразличимы.
Тоня помогла переступить Михайловскому разрушенную ограду, потом кто-то фыркнул возле его лица.
– Даниил Петрович, за седло держитесь… Вот так. Булка, да стой ты! Попробуйте подтянуться, пожалуйста! Вы не понимаете, они вас в живых не оставят! Ну Даниил Петрович, ну миленький…
На лошадь он сесть не смог, просто перевалился поперек седла. Тоня, шепотом причитая, потянула Булку за узду.
– И папы нет, как назло! Если бы папа здесь был, он бы им показал! Они его боятся, я знаю… Папа к озеру с утра пошел, там цветы какие-то редкие цвести собрались… Да пропади они пропадом… Даниил Петрович, держитесь, миленький!
Булка мерно переступала ногами, ее копыта неслышно топали по траве.
Ночь, густая и быстрая, опускалась на землю, и лес был совсем рядом – туда-то и тянула лошадь Тоня.
– Где он? Где он?!
– Никитка… Ить убег он!
– Вижу, что убег! Ищите, а то головы вам поотрываю… Мне терять нечего! – совсем уж далеко звенели голоса.
Михайловский висел поперек седла и чувствовал, как что-то горячее растекается у него по груди. «Кровь, – равнодушно подумал он. – Наверное, это кровь».
Черный лес сомкнулся над их головами, круглая золотая луна мелькала среди ветвей, изредка освещая путь. Но Тоня не боялась ни темноты, ни леса – он был ей родным, она с закрытыми глазами могла обойти все его тропы.
Мерное покачивание лошади усыпляло. Михайловский как будто уснул…
Очнулся он много позже от тупой тяжести в груди. Закашлялся, чувствуя привкус крови во рту.
– Тихо, тихо… Ой, мамонька моя… Даниил Петрович, миленький! Вы меня слышите? Это я, Тоня!
Он с трудом разлепил веки, словно спекшиеся. Перед ним, в густом липком тумане, плавало печальное Тонино личико.
– Я… где?
– Мы в лесу, в сторожке… Здесь охотники иногда ночуют, отец мне ее показал! – плачущим голосом ответила Тоня, поправила у него в изголовье подушку.
Тут только Михайловский сообразил, что лежит в какой-то бревенчатой избе, и над ним низко нависает потолок, а сбоку – маленькое окно, сквозь которое льется свет. Свет? Это же, выходит, уже утро?
– А… со мной… что?
– Вы ранены, Даниил Петрович. Я вас перевязала. Навылет… и то хорошо! – всхлипнула Тоня. – Пулю доставать не придется…
– Ты… плачешь?
Тоня вытерла ладошкой курносый нос и закричала:
– Да как же мне не плакать! У вас вон грудь насквозь пробита, и кровищи вон сколько вытекло… Ой, не слушайте вы меня, Даниил Петрович!.. Я для вас все сделаю, я вас вылечу! Я вас ни за что не брошу…
* * *
В конце августа Рита Вернель уехала к себе на родину, в Англию, и Соня осталась совсем одна.
Одна, разумеется, в переносном смысле этого слова – ведь у нее были еще родители. Но с началом войны отношения между ними тремя совсем разладились.
Эмма Генриховна занималась исключительно своим салоном. Теперь гости толкались на ее половине дома с утра до вечера. Интеллигентная публика была настроена патриотично – говорили только о войне.
Декламировали Блока и Северянина, твердили о мужестве русского народа.
Однажды Соня пришла на один из таких вечеров.
– Господа, вы в курсе, что немцы заняли Калиш и Бендин?
– Э-э, батенька, устаревшие сведения: немцы без боя заняли Ченстохов, бомбардировали Либаву…
– Ну ничего, наши зададут им жару!
– Минутку внимания! – Эмма Генриховна, пронзительно сияя глазами, вывела на середину большой гостиной Соню. – Моя дочь. Ее жених – в действующей армии, недавно произведен в подпоручики, воюет на передовой. Исключительной храбрости юноша…
Ознакомительная версия.
