Зоя Павловна понемногу успокаивалась. Все чаще вспоминала о случайной встрече с Глебом в аэропорту. Он обещал позвонить, но до сих пор — тихо.
Однако зачем-то нужна была та мгновенная встреча, думала она. Нет ничего случайного, у всего есть причина. А значит, должно быть следствие.
Она медленно шла после занятий к метро, толпа схлынула, машин стало меньше, в воздухе разлился небывалый покой. К тротуару подкатила машина.
— Заинька! — услышала она, но не поверила своим ушам.
Она шла дальше, не оборачиваясь.
— Заинька! — повторил голос.
Она обернулась.
Глеб махал ей рукой из открытой дверцы.
— Постой, — просил он.
Она замерла. Потом медленно подошла к нему.
— Какая ты красивая… — Он оглядел ее пушистое черное мохеровое пальто с одной серебряной пуговицей у шеи. — Как всегда.
Она молча смотрела на него.
— Я не звонил тебе, — говорил Глеб, — потому что не был свободен окончательно.
Она молчала.
— После тебя не мог найти партнершу для танго. И для жизни тоже. — Он усмехнулся. — Поедем?
Он открыл дверцу, она села в машину…
Почему не поехать вместе с тем, кому давным-давно отдана душа?
Зоя Павловна вернулась домой рано утром. А в середине дня в двери заскрежетал ключ.
Вошла Ирина.
— Привет. Что-то случилось? — спросила она, глядя на мать.
— А что? — спросила Зоя Павловна.
— У тебя такой вид… Даже не знаю, как сказать.
— Нет, ничего… особенного… — Зоя Павловна пожала плечами, но ее взгляд никак не мог сфокусироваться на Иринином лице. Глаза как будто видели кого-то другого. Где-то в пространстве.
— Вот, посмотри. — Ирина вынула из сумки корочки и протянула матери.
— Что это? — спросила Зоя Павловна.
— Диплом кандидата исторических наук.
— Но я думала, — у Зои Павловны перехватило дыхание, — если ты училась на курсах в Тимирязевке, то это…
— Я обязана выполнить условие. Для размораживания счета в банке. — Ирина засмеялась. — Теперь хочу сделать подарок тебе.
— Ты уже сделала. — Наконец, до Зои Павловны дошло, что именно принесла ей дочь. — Господи, как ты сумела! — Она протянула к дочери руки. — И ничего мне не говорила!
— Отдельная песня, но ее уже пропели, — фыркнула Ирина.
— В Вятке ты не…
— В Москве, мама. Но дело в другом. Диплом я оставлю себе на память, а счет в банке — твой.
— Как это — мой? — Зоя Павловна привстала со стула. — Ты что! Я не могу нарушить волю матери.
— Волю матери? В самом деле? Но ты ее уже нарушила, — смеялась Ирина. — Разве бабушка допустила бы, чтобы ты сама предложила отцу разъехаться? Я все знаю.
— Но… но по отношению к тебе это было бы нечестно. Тебе нужны деньги, Ирина.
— Я хочу, чтобы ты распоряжалась ими. Посмотри на себя, ты же девочка! Сегодня тебе можно дать, знаешь, сколько лет?
Зоя Павловна уставилась на дочь.
— Девочка? Это как понимать? Ага-а, ты имеешь в виду мой биологический возраст? — Она улыбнулась.
— Мама, но это правда. Я думаю, когда тебя увидит мать Антона, она скажет то же самое. У тебя все еще может быть. В твоей собственной жизни.
— Ну вот, теперь, кажется, мне снова предлагают сценарий. Только уже не мать, а дочь. Может, все-таки у меня есть свой собственный? Хоть кто-то когда-то меня об этом спросит?
Ирина засмеялась:
— Спроси сама себя!
— Спасибо, дорогая дочь.
— Знаешь, я благодарна бабушке, — продолжала Ирина. — Она заставила меня прожить то, что я прожила. Только поэтому я нашла то, чего хотела.
Зоя Павловна кивнула.
— И того, кого хотела, — добавила Ирина тихо.
— Между прочим, твой Антон похож на Тургенева, — сказала Зоя Павловна.
— На кого это? — удивилась Ирина.
— На писателя. Тургенева Ивана Сергеевича, — объяснила мать.
— А, ты вот о ком. Даже не знаю, как он выглядит.
— Зато я знаю. В мое время в классе висели портреты великих писателей.
— В общем-то, ты у нас тургеневская девушка. Или нет — пушкинская.
— Почему? — удивилась мать.
— Ну как же? Но я другому отдана и буду век ему верна!
— Была, — кивнула Зоя Павловна. — Была пушкинская.
— А стала тургеневская?
— Как сказать. В тургеневских больше страсти. Хотя я обнаружила, что она во мне все-таки есть.
— Здорово, мама. Не теряйся.
— Разрешаешь? — спросила она, как спросила бы у матери.
— Настаиваю, — ответила дочь.
Зоя Павловна кивнула. Она получила разрешение, а это значит, что теперь могла отнестись к звонку Глеба так, как ей втайне хотелось.
Зима задержалась, и в начале ноября стояла осень. Листья скрутились, но еще не опали, трава зеленела, обманутая неурочным теплом.
Ирина, поддавшись солнцу, легла на дощатое крыльцо. Она чувствовала лопатками и позвоночником жесткость досок. Тепло прогревало тело. Она смотрела на небо, на облака. Они не плыли, а перетекали друг в друга. Как… они с Антоном. На самом деле, после поездки в Австрию ей даже стало страшно — разве так бывает, как у них? Если честно, она сбежала из Москвы, чтобы проверить, не мерещится ли ей то, что происходит.
Она села, привалилась к дверному косяку. Никогда не думала, что можно испытать такой покой, как сейчас.
Она полюбила это место. Пятый дом в ее жизни? И может быть, самый настоящий для нее. Именно здесь она год назад сумела выбраться, как ей казалось, со дна ямы. Здесь жила и копила силы. Накопила.
Ирина встала и спустилась с крыльца. Решила дойти до края собственных владений.
— Ну что ж, — пробормотала она. Не продолжила, потому что не могла определить чувство, охватившее ее. Впервые ей не хотелось бежать. Никуда, ни от кого.
Село давно отступило от ее улицы, оно сосредоточилось в центре, вокруг бывшего сельсовета. Ничего печального в одиночестве дома нет, лишь обособленность, отъединенность. Ей это нравилось.
Как все переменчиво — еще вчера смотрела на первый снег, он падал на мокрую землю. Крупные белые хлопья покрывали все вокруг. Он приносил с собой неторопливость, уверенность. Не надо спешить, все равно будет так, как положено и когда положено.
Падал снег не густой, между хлопьями то возникало пространство из воздуха, он трепетал, то они снова соединялись вместе… Словно в танго. Она улыбнулась, вспоминая, как они с Гердом танцевали «тыквенное» танго.
Она хорошо знала музыку «Кумпарситы» Астора Пьяцоло, мать часто ставила кассету, на которой она записана. Ирина поморщилась. Однажды она увидела лицо матери, когда та слушала эту музыку. В нем было столько боли, что Ирине самой захотелось расплакаться.
