Ты называл меня куклой, Макс. Я стала куклой. Меня красиво одевают, причёсывают, укладывают спать и ставят в коробочку. Но никто со мной больше не играет. Потому что кукла сломана. Навсегда.
Попрощавшись с водителем, иду к вип-зоне, у которой уже вижу своих людей. Точнее, людей Тэкео. Но, к моему удивлению, со мной они не полетят. Мне передали телефон, и я услышала напутственные слова со:
— Лишь потеряв, обретаешь, мусумэ. Прощай.
Я спокойно отдала сотовый и, не оглядываясь, пошла к стойке. Угроза ли это, напутствие или свобода, — всё равно. Я лишь кукла, которая идёт в очередную коробку. Которая делает хоть что-то, чтобы других не сломали, чтобы кто-нибудь смог порадоваться этой жизни. Ты не прав, старик. Потеряв, ничего не обретаешь, лишь можешь помочь не потерять другим.
В бизнесс-классе я летела одна. Не удивлялась, — просто для меня выкупили все билеты. Сняла пиджак, а стюардесса с волнением покосилась на мои руки. Да, синяки от насильного внутривенного питания ещё долго не пройдут, но я уже привыкла впихивать в себя еду. Пусть и не ощущаю вкуса, но надо. Я не могу позволить сильным сломать слабых. Я буду на страже.
В полёте не смотрела в иллюминатор, а листала документы на заводик. Состояние отличное, марка довольно популярна в узких кругах. Бутылка вина хорошего года может стоить на рынке и пятьсот долларов. Мероприятие выгодное, но мне не интересно заниматься виноделием. Я ращу в детях силу воли и способность сопротивляться любым ударам судьбы, а не затуманиваю разум пусть и хорошим, но спиртным.
Некстати вспомнила поцелуй в самолёте. Тогда я влила в рот Макса что-то спиртное… а захмелела сама. Боль снова набросилась на меня, словно оголодавший пёс. Интересно, когда-нибудь я смогу просто наслаждаться воспоминаниями, не сжимаясь избитым щенком от оглушающе ярких картинок?
Жаль, что я больше не могу плакать. Боль становилась не такой иссушающе колючей, когда я рыдала у пепелища. Вздохнула и перелистнула страницу. Когда самолёт приземлился, немного огорчилась, что якудза не подложили бомбу мне в багажник. Хорошо, будем жить. За время полёта я изучила документы и готова была провернуть сделку за пять минут. но, приехав в нанятой машине на место, обнаружила лишь висячий замок на дверях завода.
— Что это? — спросила водителя.
— Выходной, — пояснил улыбающийся мужчина.
— А почему вы мне сразу об этом не сказали? — удивилась я.
— Тогда бы я лишился подработки, — с подкупающей искренностью ответил он и вышел из машины. — Но в качестве извинения я устрою вам экскурсию!
— Не нужно, — устало вздохнула я. — Отвезите меня в отель.
— Не могу, — еще шире улыбнулся он. — Бензин кончился. Думал, хватит, но, похоже, у меня дыра в бензобаке.
Я посмотрела на водителя, как на безумца.
— Вы издеваетесь? — нахмурилась: неужели, он не боится? — Знаете, кто я?
— Бледная и измождённая девушка, — кивнул он и снова улыбнулся: — Вам не помешает немного солнца и горсть винограда. А я пока дойду до деревеньки и куплю канистру топлива. Вон туда идите. Видите? Этот сорт винограда очень вкусный. И скиньте туфли, походите босиком, вам полезно. Я скоро.
И, насвистывая, удалился. Я растерянно посмотрела вслед мужчине и покачала головой. Кажется, я влипла. Рассчитывала пять минут потратить, а застряла здесь… на сколько? Вздохнув, скинула туфли. Всё равно делать больше нечего, а виноград полезен и сытен. Несколько ягод прибавят мне сил.
Крупные, зелёные, будто сияющие изнутри виноградины, гладко перекатывались на языке, но вкуса я так и не ощутила. Да и не ожидала. Оборвав несколько ягод, отряхнула руки и обернулась.
Прислонив ладонь ко лбу, осмотрела виноградное поле: огромное! Заметив одинокого человека, который копошился в лозе, встрепенулась: может, удастся подписать документы?
Пробираясь между подвязанными рядами, приблизилась к человеку в простых холщовых брюках и соломенной шляпе:
— Добрый день. Вы здесь работаете? Я Пелагея Дорогова, официальный владелец этого завода, и я…
Незнакомец вздрогнул всем телом и очень медленно поднялся. Тут уже вздрогнула я при виде обезображенного недавними ожогами лица мужчины. Но глаза… Льдистые, наполненные ртутной яростью и неутолимой жаждой, я узнала. Сердце пропустило сразу несколько ударов. Я отступила от видения и прижала руки к груди:
— Макс…
Эпилог
Поля не простила меня, не сказала «прощай» или «люблю», когда я оказался на краю обрыва. Она смотрела уничтожающе-пусто, и… понимаю, почему хотела убить. Я даже согласился на это, склонил голову и ждал возмездия, но только слишком рано потерял сознание.
Я не заслужил даже смерти от ее руки.
Потому, когда очнулся в больнице с изуродованным лицом, приказал Диме молчать. Пусть весь мир и маленькая любимая мышка думает, что Максимилиана Честенера больше нет.
Это друг вытащил меня из пожара. Он же помог оформить новые документы, вернее, восстановить старые — настоящие, помог убраться из страны подальше от моей открытой раны — Пелагеи.
Я не хотел больше наступать на больную мозоль и не хотел ее тревожить.
Мне было очень тяжело сталкиваться с ее посеревшим ликом в новостях, я боялся дышать, когда бродил в толпе, как больной, прячась под капюшоном, лишь бы хоть раз посмотреть в ее светлые глаза и понять, что мне с ней рядом нет места.
Она меня вычеркнула.
Забыла.
И уничтожила своим безразличием.
Как только документы были готовы, я уехал в Италию. Не знаю зачем, знал ведь, что она когда-нибудь туда приедет. Наверное, мечтал, что поймет, осознает, что я жду. Надеялся, что встречу ее среди рядов винограда и смогу жить дальше, будто нас ничего не связывало.
Как же я ошибался.
Я не жил дальше, не живу и не буду жить. Просто су-ще-ству-ю. Стал тенью виноградных листьев. Приторным вкусом на губах моей чужой жены. Тяжелым воспоминанием, которое стараются забыть.
Дима настаивал сделать пластику на лице, а я послал его к черту и выставил за порог. Я не собираюсь стирать уродство, чтобы смыть поступки. Красивая маска не делает душу чище.
Вчера Дима разорался в камеру, когда набрал меня в скайпе, чтобы доложить о делах в Америке:
— Дурак! Она каждый день к казино приезжает. Плачет. Она тебя оплакивает, Макс!
— Ты забываешься! — я психанул так, что стол чуть не треснул от кулаков, а кожа на ожогах правой руки снова запекла, бинты покрылись сукровицей. Не заживает, зараза… Как и в груди… Не заживает! — Не по мне она страдает!
— Макс, посмотри видео, — прорычал Дима. — Посмотри хотя бы фото.
— Нет, — я отрезал и собрался выключить связь, когда друг договорил:
— Ты до сих все тот же слепец, — он потрогал рукой волевой подбородок и разочарованно качнул головой. — Нужно идти к мозгоправу, если разучился видеть очевидное! Ты же не идиот, не тупой, так зачем ищешь черную кошку там, где ее нет?! Поля в казино к тебе приходит, Орлов!
— Там еще ее муж умер! — фыркнул я и отключился.
Достали эти бессмысленные разговоры, я после них только дурею еще больше.
Хотел замахнуться и разбить ноут о стену, чтобы никого не слышать и не видеть, но от Димы прилетело фото. Оно развернулось на пол экрана, и я прикипел к нему, как будто это мой воздух. Я соскучился, жаждал ее видеть, трогать, быть рядом…
Поля в строгом темном платье стоит на коленях перед обгоревшими стенами казино. Глаза ее прикрыты, густые ресницы отбрасывают тень на бледную кожу, руки скрещены на груди, а на щеках переливаются дорожки слез.
По кому ты так плачешь? Неужели я и правда ослеп? Скажи, мышка, дай знак, что грустишь обо мне, а не о другом… И я вернусь в твою жизнь. Вернусь, чтобы остаться.
А пока не могу. Наверное, я истязаю себя, чтобы выдавить-вытравить из груди чувство вины, но оно все равно корежит, жрет меня, как голодный термит. Я столько всего натворил, что рад бы отказаться от миллиардов, просто выбросить все и забыть, как страшный сон, и стать простым служащим на виноградных плантациях. Не моих плантациях. Ее землях. Это будто последняя ниточка, что нас связывает.
