сжал.
— Три! — прокричал он и, рывком оторвав меня от земли, передал в руки Ару.
А дальше — треск, жуткий, зловещий, безнадёжный. Грохот, не оставляющий надежды. Мой визг, воздушной тревогой накрывающий всё Жемчужное. И презрительный, ненавидящий взгляд Геры, на бешеной скорости проваливающегося в черную бездну.
* * *
Чувствую, что больше не могу произнести ни слова. Во рту пересохло, а события настолько реалистично мелькают в голове, что меня начинает сотрясать страшный озноб. Как тогда, во время проклятой метели на пирсе.
Татьяна Ивановна тоже не спешит с вопросами. Она взволнованно дышит и, уверена, без слов понимает, что было дальше. Но если я решила быть честной до конца, то не должна молчать.
Поднимаюсь с дивана. Пустым взглядом обвожу картины на стенах. Заламывая пальцы, подхожу к окну. За ним темно и тревожно, как и у меня на душе. А потом продолжаю.
* * *
Я сидела на снегу. Смотрела на тщетные попытки подоспевшего дяди Саши спасти сына. Геру, и правда, удержал на плаву штырь, но его отец об этом не знал.
Я кричала, ревела, умоляла Турчина помочь и ненавидела его за бездействие. Это я сейчас понимаю, что Арик ничего не мог изменить, а тогда… тогда я очень боялась, что никогда больше не увижу Савицкого. Наверно, я так устроена — неправильно. Наверно, что-то сломано у меня внутри, работает с дефектом. Но даже тогда, в свои шесть, я могла думать только о Гере. А Турчин… Турчин стал расходным материалом, ненавистным трусом, свидетелем моей вины… Поэтому я придумала драку, соврала, что Арик специально столкнул Савицкого с пирса … И мне снова поверили…
Единственным, кто мог открыть тогда правду, был Гера, но, придя в себя, он по неведомой мне причине занял мою сторону. Он спас меня. Снова…
* * *
— Тася, милая, посмотри на меня! — Я вздрагиваю от нечаянного прикосновения нежных ладоней Татьяны Ивановны. — Мы не в силах изменить прошлое, девочка, но мы можем извлечь из него уроки.
— Я знаю. Я попыталась. И вы в курсе, чем это закончилось.
— Думаешь? — Татьяна Ивановна встаёт рядом со мной и тоже смотрит в окно. Правда, как и я, видит только наше отражение. — Я ничего не знаю, Тася. Твой папа лишь рассказал, в каком состоянии тебя нашли на берегу тем утром. И если поначалу я была уверена, что это сотворил с тобой Савицкий, то сейчас не знаю!
— Иногда бездействие куда страшнее, — горько хмыкаю себе под нос и отхожу.
— Тася! Пожалуйста! Последний рывок!
И я снова сдаюсь…
Июль
Дом Мещерякова
Спальня Савицкого
Я просыпаюсь в холодном поту. Кожа липкая, руки дрожат, как у заядлого алкоголика. Я пытаюсь всё осознать, привести в порядок мысли, как-то уместить проклятое прошлое в голове, но ни черта не получается. Понимаю, что виновата! Я одна, во всём! Мой скверный характер явился причиной страшной трагедии! Разрушил судьбы! Лишил жизни человека!
Заставляю себя дышать, глубоко, жадно, но воздуха всё равно не хватает. Нервно убираю волосы за ухо, вгрызаюсь в костяшку указательного пальца — до боли, до белесых отметин, лишь бы проснуться! Я не хочу такой правды! Я не готова к ней!
Дверь в ванную комнату по-прежнему закрыта, и я благодарю Всевышнего за возможность сбежать. Не знаю, как смотреть в глаза Гере, понятия не имею, как со всем этим жить!
Спотыкаясь, несусь по тёмным коридорам спящего дома в свою разрушенную комнату, в которой мне самое место! Я лгунья, ябеда, подлая крыса! Я недостойна жить в этом доме! Я всегда буду чужой в этой семье!
Достаю из шкафа дорожную сумку, наспех скидываю в неё какие-то вещи — за пеленой слёз и не разобрать. Натягиваю джинсы и первую попавшуюся футболку, накидываю на плечи старый вязаный свитер, а волосы собираю в небрежный хвост. Поднимаю с пола мобильный и дико радуюсь, что он не успел разрядиться. Не оглядываясь, бегу прочь! Коридор, запах бассейна, служебный выход и, наконец, свобода!
На часах начало четвёртого. Июль. Впервые радуюсь, что ночи короткие и рассветные лучи солнца смело указывают мне, куда бежать. Мощёные дорожки, чьи-то авто у обочины… Посёлок спит, позволяя незаметно исчезнуть из его жизни навсегда. Я почти добегаю до шлагбаума. Тянусь за мобильным, чтобы вызвать такси. Но вместо номера диспетчерской, набираю Ара…
Длинные гудки щекочут нервы. Всё, что хочу — это сказать Турчину «прости». Но чем дольше парень не отвечает, тем больше сомнений рождается в моей обезумевшей голове.
— Тася, какого чёрта?! — громыхает в трубку Арик. — Ты когда на часы научишься смотреть?!
— Я всё вспомнила, — произношу тихо, на изломе, и прерывисто дышу.
— Через полчаса на пирсе! — гаркает Турчин и сбрасывает вызов. А я корю себя за то, что так и не сказала парню «прости», и, значит, мне ничего не остаётся, как принять его последнее условие.
Я бросаю сумку с вещами за куст акации, неподалёку от выезда, а сама нетвёрдой походкой иду к озеру. Понимаю, что место встречи не случайно, но отчего-то уже ничего не боюсь.
К берегу я прихожу первой. Совсем другими глазами смотрю на проклятый пирс. Я больше не вижу озёрной глади, не слышу крика чаек, не чувствую запаха ила. Перед глазами пугающая бездна, треск льда и отчаянные крики о помощи. Меня снова начинает трясти, но вопреки всему я ступаю по шатким дощечкам пирса и слепо подхожу к краю.
— Тася, Тася! — доносится со спины въедливый голос Ара. Но сегодня он совершенно меня не раздражает: я иного не заслужила.
Мельком оглядываюсь. Турчин, как всегда, при параде: чёрные брюки, идеально сидящие на бёдрах, белоснежная футболка и этот надменный взгляд его зелёных глаз.
— Не слышу слов раскаяния, Тася! — бросает по ветру и смело ступает на пирс. Тот трясётся, качается…
— Мне было шесть! — зачем-то начинаю оправдываться, вместо того чтобы просто извиниться.
Турчин улыбается, слегка склоняет голову набок и продолжает наступать.
— А мне плевать! — безжалостно бьёт под дых. — Я живу с клеймом убийцы с одиннадцати лет.
— Ты не виноват! — Голос мой осип от слёз. — Никто не виноват!
Опять говорю не то!
— Какая удобная позиция! — Турчин взмахивает руками и останавливается в паре метров от меня.
— «Никто не виноват»! — передразнивает он меня.
