Постояв минут пять в кабинете Петера (так я прощаюсь с любимым), начинаю собирать чемодан: вещей у меня — собственно моих — не так уж много. И чемодан мой — небольшой: даже носильщик не потребуется. Все, что подарено Петером, не беру. Укладываюсь спокойно, аккуратно. Я с детства привыкла беречь вещи. Они ведь как живые. Я к ним так отношусь — бережно, и они ко мне — соответственно… Долго служат.
Вдруг слышу — звонок у двери.
«Вот и Артур явился отношения выяснять!»
Поправив волосы у зеркала, спускаюсь в прихожую. Я напряжена, я даже готова драться. И даю себе клятву: не пропущу ни единого обидного слова в свой адрес. Уж коли некому постоять за меня, — сама за себя постою. Если понадобится, ударю обидчика в третий раз — со всей немецкой основательностью и с русской отчаянностью…
Но это пришла фрау Кох.
Я вздыхаю облегченно, открываю дверь. «Они, видно, получили мои поздравления».
Старушка улыбается мне, вся сияет. И сияет у нее за спиной солнечное утро. Соседка заглядывает в дом через мое плечо, наверное, опасается, что помешала.
— Извините, фрау Леман! Я на минутку… Хочу поздравить вас с праздником. Вы нам с супругом очень нравитесь. И мы решили угостить вас печеньем. Вот, я только что испекла…
И она протягивает мне сверток.
Я растрогана до глубины души, мне так симпатичны эти милые люди.
Я принимаю сверток, приглашаю гостью в дом:
— Проходите, фрау Кох, обождите минуточку. Я быстро…
Указав ей на кресло, ухожу в кабинет, выхватываю из шкафа толстый альбом — «Санкт-Петербург» — и чуть не бегом возвращаюсь в прихожую.
— Вот, фрау Кох, это вам!..
— О, мой Бог!.. — всплескивает руками старушка. — Это же дорогая книга!
— Не дороже человеческой приязни, — это я больше для себя говорю, чем для фрау Кох.
Я открываю альбом, пролистываю несколько страниц:
— Вот видите, это Мариинский театр! — провожу ногтем по второму этажу. — Посмотрите, вот это окно… Тут я работаю.
Так я говорю, а сама пугаюсь: я ведь там не работаю давно: отпуск мой закончился, и я сама звонила Петру Петровичу, чтобы меня уволили по собственному желанию.
Фрау Кох тоже растрогана. Ей очень нравится подарок; старушка прижимает тяжелый альбом к груди. Мы еще обмениваемся любезностями, и она уходит.
А у меня, как будто, все готово к отъезду! Вызываю такси. Пока машина не пришла, решаю вопрос: написать или не написать Петеру записку? Нет, не буду писать! Объясню ему все на словах… если он позвонит.
Скоро в совершенном спокойствии я еду в такси и жую печенье фрау Кох. Уже сегодня самолетом компании «Люфтганза» я улетаю в Россию…
И вот я дома. Мой праздник окончен, мое лето, кажется, прошло. Но я не бесприютная стрекоза. У меня есть дом — моя маленькая однокомнатная квартирка. Моя крепость. Мой очаг. Может, даже мой корабль по жизни…
После возвращения я целую неделю не выхожу из дома. Разве что изредка спускаюсь в магазин за молоком и хлебом. Никому не звоню, никому о себе не напоминаю. Я отлеживаюсь — как делала это некогда, в студенческую бытность, после сельхозработ, — уезжала в Бийск и «отлеживалась» в своей маленькой комнате, «жировала» на маминой расчудесной стряпне.
Теперь иное: вовсе не физическая усталость беспокоит меня; мне требуются время и покой, чтобы дать отдохновение душе, чтобы осмыслить свое положение, пересмотреть критически свои поступки за последние месяц-два. Я так давно не говорила сама с собой откровенно…
Первые несколько дней мне думается, что поведение мое верно. Потом — совершенно наоборот. Я уверяюсь вдруг, что в последнее время совершаю глупость за глупостью: не надо было так спешно уезжать из Петербурга; не надо было уезжать так легко — едва тебя позвали, а уж коли уехала, следовало уложиться в продолжительность отпуска и ни в коем случае не увольняться из театра (разве это благодарно: получить квартиру и уволиться?). Где сейчас искать работу?
«А еще какие глупости я совершила?»
Да сколько угодно! Мысленно я загибаю пальцы…
… Порхала бабочкой, а нужно было трудиться. Потому Петер и не взял меня с собой, что я оказалась ему не нужна. Это первое. Второе… Совсем не следовало Артура пускать на порог в отсутствие Петера — не понадобилось бы и затевать драку. Третье — не следовало уезжать в отсутствие Петера; нужно было дождаться, объясниться; кто знает, что теперь подумает Петер о причине моего отъезда? И вот еще: в каком свете представит меня Артур? Уж он постарается обелить себя…
А главная моя глупость — я с самого начала была слишком доступна. И этим сама себе все испортила. Всегда нужно быть немножко крепостью, немножко тайной… И всегда нужно быть сильной!.. Вот это мой опыт. К сожалению, пришел он поздновато. Поэтому и сижу я сейчас здесь, в своем домике, в гордом одиночестве и залечиваю раны.
Через неделю, когда я уже поняла, что Петер из Америки вернулся, я начинаю тихо злиться. Он не звонит. Значит, считает, что все так и должно быть. Его не сильно огорчил мой отъезд, его не интересуют причины, не беспокоит моя дальнейшая судьба. Он согласен с моим поступком.
И тогда я начинаю думать, что во всем вела себя правильно. Ни одной глупости я не совершила. Хотя… Одна все-таки есть. Не нужно было с самого начала связываться с Петером! Убедилась тогда, что серьезных травм нет, и выставила за порог…
От этой мысли я даже вздрагиваю. Нет, это уж слишком! У нас с Петером было много прекрасных минут. И минуты эти стоят многого. Это я понимаю и умом, и сердцем. За них — за минуты наши счастливые — я сейчас и должна заплатить! Но любовь есть любовь! Любовь приносит не только ощущение счастья, ощущение наполненности жизни… любовь еще приносит боль. Это известно всякому, кто по-настоящему любил.
«А была ли у нас вообще любовь?»
Любовь была — если судить по той душевной боли, что я испытываю. И, может быть, все еще есть. Это мне станет ясно, когда я очищусь от обиды, злости.
«Нет, я ни о чем не жалею!» — кажется, так поет Эдит Пиаф…
О, как она права! И я ни о чем не жалею. Не так уж и велика моя плата за любовь — одиночество. Люди платят за любовь кровью, жизнью… И почему я вдруг решила, что осталась одна? Вовсе я не одна. Нас двое. Нас с течением времени — все больше и больше. Каждый день я подхожу к зеркалу и пристально оглядываю свою фигуру. Может быть, уже видно, что нас двое? Нет. И не скоро еще будет видно. Но я уже не одна. Не чувствую я подавляющего безысходного одиночества, которое чувствовала тогда… после того трагического случая… Сидя вечерами у телевизора и тихонько поглаживая живот (так я общаюсь с малышом), я бываю в иные минуты даже счастлива и благодарю судьбу за то, что однажды ночью мы с вздорным Кандидатом кое на кого наехали.
