Ознакомительная версия.
После завтрака вся семья разбредалась кто куда. Дик с Василием запускали воздушного змея, потому что Машка в это время обычно рисовала. Мешать ей ни в коем случае было нельзя — иначе она начинала щипаться, да так больно, до черных синяков, что каждый раз после этого Дик давал себе железное слово бросить ее.
Машка рисовала странные, уродливые и в то же время удивительно забавные пейзажи, вихрь зеленых, голубых и белых пятен. Однажды она нарисовала Дика на фоне пруда, но получился и не Дик вовсе, а какой-то водяной из местного фольклора, с синими волосами и желтой грудью. Дик пришел в такой восторг от этого рисунка, что Машка тут же подарила ему его. Машка закончила Строгановку год назад.
— Повесишь у себя в ресторане, — сказала она.
— О! Ты будешь мой личный художник! Мы откроем в Америке галерею с твоими рисунками! Ты безумно, безумно талантлива…
— Держи карман шире.
— Очередная поговорка, yes?..
Она ходила в длинном, желтом платье с вечными следами акварели, и, когда стояла против солнца, сквозь легкую ткань были видны ее тонкие смуглые ноги.
Поздними вечерами они катались на лодке. Машка рвала лилии и рассказывала всякие истории о нечистой силе. На середине пруда Дик бросал весла и принимался взглядом искать сома. В черной воде плавали огромные черные тени.
В июле они в малиннике наткнулись на самого настоящего медведя. Увидев людей, медведь хрюкнул, как свинья, и удрал. Машка посмотрела на Дика и расхохоталась — у него волосы на голове стояли дыбом.
— Я никогда, никогда такого не видела! Я думала, это люди придумали! Как будто через тебя ток пропустили…
— Поговорка, yes?..
Они гуляли по лесу, искали грибы. Потерявшись, Машка звала Дика:
— Рича-ард! — И странно звучало это чужое имя в кондовой рязанской глуши.
— Маруса-а! — зычно откликался Дик. — Ау-у!..
Он сохранил об этом лете самые прекрасные воспоминания.
Осень была быстрой и светлой, а в конце ноября в Москве выпал первый снег. Он лежал недолго, растаял к вечеру.
— Какая ж это зима, мать вашу бабушку! — возмущался Дик. — Совсем даже неинтересно.
А в декабре вдруг грянули морозы.
Такое бывало и в другие зимы — минус двадцать держались пару дней, и Дик надевал тогда шапку, и мазал нос специальным кремом, и молодцевато крякал на ледяном ветру, и торопил Машку поскорее добежать до какого-нибудь «заведения» — выпить водки… Но сейчас был совсем другой мороз.
Снега не было, и над белым, страшным асфальтом медленно переливался свинцовый туман. Из колодцев валил густой пар. Стены домов покрылись толстенным слоем инея, и уличный шум звучал как-то по-особому, словно воздух превратился в прозрачное ледяное желе. Дети не ходили в школу. У Дика тоже были каникулы на время холодов. Он слушал новости, и даже дикторы ужасались такой невероятной погоде.
Машка назначила ему свидание возле метро.
И тут-то пригодились подарки доброй Полли. Люди оглядывались на Дика. Он шел сквозь свинцовый туман как северный бог — огромный, в огромном полушубке, огромных унтах, прижимая к груди чудовищных размеров рукавицы, и его красный нос торчал торжествующе из-под меховой шапки.
Машки еще не было.
Дик нырнул в ближайшую дверь — это была булочная в старом доме, со старыми, деревянными еще рамами, и встал у белого окна. Он надышал небольшую дырочку на стекле и стал смотреть в нее. У Дика было прекрасное настроение — человека, который рискует, но ничего не теряет. Он снял рукавицы и машинально нацарапал ногтем рядом с дырочкой — «мароз». И рядом — «Маруся». А потом дописал третье слово — «Russia»…
В клочьях седого пара из метро вынырнула Машка, в рыжей лисьей шубе, толстом синем шотландском платке. Дик из булочной вышел ей навстречу.
— Только не дыши глубоко! — крикнула она. — Легкие заморозишь.
Дик хотел сказать ей, что она очень заботливая и что он очень ее любит, но Машка дрожала, и Дик потащил ее к ближайшему бару, который тусклым неоном рассеивал ледяной мрак.
Они заказали водки, пиццы, пепси, и еще Машка попросила себе фруктовый торт.
Дик заметил, что водку тортом не закусывают. Машка махнула рукой.
— Я избавлюсь от этого ребенка, — без всякого вступления сказала она.
— Поговорка, yes?.. — улыбнулся Дик и вдруг все понял.
Машка залпом выпила водки и закурила. Дик с трудом сдержал себя — он знал, что если начнет отнимать у нее сигарету, то Машка стукнет его. Впрочем, после первой затяжки она позеленела и отодвинула от себя пепельницу.
— Мы сделаем свадьба — и уедем ко мне домой, — медленно произнес Дик. — Я не позволю тебе делать глупости.
— Держи карман шире, — Машка посмотрела на Дика так печально, что тот ее не узнал.
…Потом она все-таки поколотила его, и это было очень смешно, потому что Дик был вдвое ее больше, но смеяться ему не хотелось.
Ночью он стоял у окна и машинально царапал ногтем иней. Мороз. Маруся. Russia. На другой чаше весов была Америка и его мечта.
Весной Дик и Маруся поженились.
Он остался в России.
Bohemian Ballet
(Deep Forest)
…Представьте себе прелестное существо двадцати четырех лет — кое-какой опыт и никаких морщин.
Именно «прелестное» — ибо в этом слове заключено все безмятежное легкомыслие нашей героини. Ольга обладала способностью приятно поражать, особенно и в основном мужчин — они при виде ее ощущали укол в сердце и еще долго после того носили в нем саднящий рубец радости и тоски. Она была невысокая, приятной худобы, с густыми тонкими волосами пепельного оттенка, которые вились от природы, прозрачными серыми глазами и смугловато-желтым оттенком кожи.
Словом, это была настоящая хорошенькая куколка, опасная конкурентка тем особам, которые звались почетно «серьезными женщинами»…
Впрочем, совсем уж легкомысленной дурочкой Ольгу нельзя было назвать — она закончила вуз и сумела попасть в одну частную контору, создающую некие программные продукты.
И вот после двадцати четырех радостных и светлых лет Олю угораздило влюбиться. Она влюбилась в человека, который не мог ответить ей взаимностью. Как назло, он был женихом Нины, так называемой серьезной женщины. Вот бы обратить этой Оле свое внимание на кого-нибудь другого, столь же беззаботного и свободного, как она сама, но нет…
Она, например, вполне могла положить глаз на двух прекрасных юношей, работавших в одной с ней комнате, с которыми сотни раз сталкивалась локтями по причине тесноты и с которыми вместе обедала в кафе через улицу.
Юношей звали Сидоров и Айхенбаум, роста они были выше среднего, с чудесными скульптурными затылками и всегда деликатно пахли туалетной водой. Вместе они составляли эффектную пару соблазнителей, эффективный тандем — этакие Близнецы, звездные братья, разные и одинаковые одновременно. Очень образованные, интеллектуалы… Сидоров был рыжеватым шатеном, с яркими и правильными чертами лица — сказались гены дедушки-еврея, вовремя оживившего тихую степную красоту рода Сидоровых, а Айхенбаум являл тип жгучего брюнета, однако ни Ближним Востоком, ни Средней Азией тут и не пахло, это был настоящий европеец, с настоящей немецкой фамилией, которая многих, кстати, путала… Его отец двадцать пять лет назад переселялся из Казахстана в Дюссельдорф, но по пути застрял в Москве, родил от москвички сына, да так и остался здесь. Наша родина там, где нас любят. Сидоров и Айхенбаум дружны были чрезвычайно, что-то внутри их было настолько общим, что они давно, нежно и тайно (по причине мужской солидарности) любили свою коллегу Олю.
Ознакомительная версия.
