Мы ждем его на мосту. Собака радостно скачет рядом, а ее хвост, словно метроном, болтается в бешеном ритме. Серж свистит, но собака не обращает на это никакого внимания. Раздается всплеск воды.
— Bonsang de clébard! — смеется Серж, протянув мне свою большую руку и рассматривая мой живот, слишком большой для того, чтобы меня можно было называть мисс. — Bonjour! Félicitations!
Я киваю, неловко улыбаясь. Мое внимание сосредоточено на собаке, которая резвится и плещется в воде. Я помню, что трагедия с Сержем случилась зимой. Еще есть время.
— Ça va? — Марк похлопывает Сержа по плечу.
Мне лучше уйти. Я должна оставить их наедине, чтобы они могли поговорить.
— Je vous laisse, — говорю я и одна отправляюсь домой.
Марк кивает. Он понял меня. Теперь все будет по-другому, и не только для нас.
Я проснулась посреди ночи. Я теперь все больше лежу на спине, так как мой живот слишком большой, чтобы поворачиваться. Марк тихо лежит рядом, лицом ко мне. Во сне я видела Лерма и тот старый пруд.
Но в этот раз я была с Чарли.
Я не могу уснуть, сон растревожил меня. Это было уже после того, как у Чарли в школе произошла стычка с тем хулиганом. Я вспоминаю, как в воскресенье, после обеда, пока Марк пытался устранить протечку в трубе с горячей водой, мы с Чарли отправились погулять. Чтобы не слушать ругательств: «Putain, merde!», все еще доносящихся до нас, мы направились к пруду, что находился примерно в пятидесяти метрах от нашего дома. Чарли смотрел на меня, неуютно улыбаясь, при каждом очередном пассаже Марка.
— Знаешь, Чарли, — начала я, — если тот парень снова хотя бы только посмотрит в твою сторону, я хочу, чтобы ты сказал мне об этом.
— Да ладно, — отмахнулся он.
— Что это значит? Он что, тебя обижал?
— Может быть.
— Господи, Чарли!
Он взобрался на каменную стену, ведущую к пруду, и пошел по ней, расставив руки, чтобы не потерять равновесие. Чарли был маловат для своего возраста, он был еще ребенком. Марк попытался поговорить с отцом грубияна, но бесполезно. Тот просто оказался увеличенной версией своего сына, будучи при этом полицейским.
— Чарли, почему ты не рассказал мне об этом?
— Потому… — он посмотрел на меня, улыбаясь, — что этот сынок больше меня не тронет.
— Ого! Это как же так?
Чарли спрыгнул вниз на берегу.
— А вот так!
В тот день вода была прозрачной. Черные пиявки плавали, извиваясь в воде, отбрасывая тени на илистое дно.
— Что значит «вот так»? — улыбнулась я. — Ты его заказал?
— Закопал?
— Нет, заказал. Ладно, не важно. Я просто шучу. — Я потрепала его по светлым волосам, которые светились золотом в лучах солнца. — Так как же ты разобрался с проблемой, Малёк?
Чарли решительно посмотрел на меня, обиженно поджав губы, и этот взгляд означал только одно: «не скажу ни за что».
— Перестань, Чарли! — засмеялась я. — Скажи мне! Ты начинаешь меня пугать.
— Ты знаешь, мам, — улыбнулся он.
— Что? Что я знаю? — Я присела рядом с ним у кромки воды и непонимающе уставилась на него.
— Да ладно, мам! — Он все еще улыбался, наклонив голову набок, совершенно убежденный в том, что мне все известно.
Но я действительно не имела ни малейшего понятия, о чем говорит мой сын. В этот раз он действительно застал меня врасплох. Мне ничего не остается, кроме как гадать.
— Может, намекнешь? — Ему всегда нравилась эта игра.
— Ну… это то, в чем ты сильна.
— Я?
Он кивнул.
— Я сильна во многих вещах, так что это нельзя назвать таким уж хорошим намеком! Давай еще.
Чарли серьезно посмотрел мне в глаза:
— Ты говорила, что твоя бабушка тоже это умела.
Теперь я поняла.
— Ты загадал желание? — Мое сердце тревожно забилось. Меня взволновало то, насколько серьезно Чарли воспринял ситуацию с хулиганом, чтобы прибегнуть к этому способу.
— Ага.
— Чего ты пожелал, Чарли?
— Нет, мам! — Он качал головой, потянувшись за пиявкой, извивавшейся в воде. — Ты же знаешь, я не могу тебе этого сказать. Иначе оно не сбудется.
И я оставила его в покое. Но мне кажется, теперь я знаю, чего он пожелал, как он «решил» проблему. Чарли хотел уехать из Лерма, так же как и я. Поэтому он желал, желал и желал…
Таким было наше последнее воскресенье вместе.
Это может случиться в любой день. Я просто жду.
Я крашу вторую спальню в нашей парижской квартире белой краской, такой белой, как снег. Я катаю валиком по стене, периодически макая его в лоток с краской, а потом отжимаю о металлическую скобу, чтобы убрать излишки краски. Но все равно белые капли падают на мой круглый живот. Мыслями я далеко отсюда.
Я помню тот солнечный день, перед тем как родился Чарли. Уже прошло десять дней сверх положенного срока, и, устав ждать, я с Марком отправилась на прогулку в Сентенниал парк. Мы шли кругами по велосипедным дорожкам, поднялись на камни, прошли через тенистую аллею, где сосны разбрасывают свои шишки. Был погожий весенний сентябрьский день в Австралии. Я ходила и просила его выйти на свет, чтобы наконец освободиться. Ночью, обессиленная и уставшая от себя, раздутая, словно огромная рыба, я лежала в постели, подняв ноги на подушки, и думала, собирается ли он вылезать вообще. Я ругала его. Какого черта ты не вылезаешь?
И вдруг в полночь, в последнюю минуту, когда я уже сдалась и заснула, он зашевелился, застав меня врасплох. Уже тогда он любил непредсказуемость.
То же самое происходит и теперь, когда я меньше всего этого ожидаю, хотя прошло уже десять дней больше положенного и я только начала красить стены по второму разу. Сейчас шестнадцать часов, в Сиднее же полночь.
— Полночь, говоришь? — повторяет Марк, улыбается и поднимает бровь. — Может быть…
— Ерунда. Чистое совпадение. — И тут с моих губ срывается стон. Это психосоматическая реакция, говорю я себе. Все дело в психике. Наше прошлое контролирует деятельность моего организма. И то, сколько сейчас времени, не имеет никакого отношения ни к этому ребенку, ни к Чарли, моему Чарли.
Я лежу на спине в больничной палате. У меня схватки, но я все равно думаю о нем, о Чарли, о его первом крике, о том, как его широкие плечи разрывали меня на части, когда он уверенно прорывался на свет. «У него такие же плечи, как у Марка!» — кричала я тогда, кляня их обоих, и отца и сына.
Я медленно дышу, и мне больно, невыносимо больно вспоминать об этом.
Я не буду любить этого ребенка.
— Quoi? — Марк смотрит на меня с тревогой. — Что ты сказала, Энни?
Я поняла, что произнесла это вслух. «Я не буду любить этого ребенка…» Слова, полные страха и злобы.
