Если бы она увидела такой столик у антиквара, естественно, по разумной цене (правда, он был в тысячи раз изящнее вещей, которые обычно ее привлекали), она, наверное, не смогла бы устоять. «Тогда, — подумала Джастин, — она поставила бы его к себе в спальню и любовалась им».
Может быть, даже писала бы за ним иногда и думала о женщинах, которые сидели за ним когда-то и писали письма своим возлюбленным, или приглашения на бал, или записки портнихам. Наверное, когда-то он был сделан для дамы изысканной, привыкшей к роскоши. Сомнений нет — столик сделан настоящим мастером, вынуждена была признать Джастин. И злость ее направлена не на подарок, а на дарителя.
Она не хотела этого столика! Этот таинственный предмет словно пришел из другого мира, из жизни, ей совершенно незнакомой, ему место в музее, а не в самом обычном доме. Ну и что, что он прелестен! Этот столик вторгся в ее жизнь, чего Некер и добивался. Джастин казалось, будто он подарил ей роскошную тиару — одной рукой опустил ее на колени, а другой водрузил ей тиару на голову и сказал, что она должна носить ее каждый день, хочет она того или нет.
Некер все рассчитал заранее, потому что послал столик еще до снегопадов, скорее всего тогда, когда позвонила Габриэль д’Анжель и сообщила, что три ее манекенщицы отобраны на конкурс Ломбарди. Его поспешность указывала на то, как уверен он в ее согласии, как легко собирается войти в ее жизнь.
«А Эйден, он мало чем отличается от Некера», — мрачно думала Джастин, и у нее сжималось сердце. Эйден тоже вторгся в ее жизнь. Она впустила в дом незнакомого подрядчика, а потом он сломал ее печь, увез к себе и сделал ее своей рабыней. Ни один мужчина не будил в ней таких глубоких чувств. Страсть, всепоглощающая и неукротимая, охватила ее, и несколько дней она была полностью во власти этой страсти. Но разве это дает ему право вмешиваться в ее личную жизнь? Он сказал, что ему не нужно «никаких объяснений» по поводу столика, но на самом деле он ждал их.
Но почему, черт подери, то, что ты заходишься от одного взгляда этого человека, должно означать, что тебе надо рассказывать ему все самое личное? Разве это не пример того, что мужчины добиваются одного — подчинить себе женщину? Именно поэтому она всегда боялась за девочек-манекенщиц, которые попадались иногда в лапы подобным «любителям», заставлявшим их делать такое, о чем нормальная девушка даже помыслить не может.
Она не доверяла самой себе, поэтому не хотела больше видеть Эйдена. Она не сможет рассеять его подозрения, не рассказав о Некере. А если она примет его предложение поужинать, как он ее просит, она сможет думать только о том, прилично ли будет сразу после ужина заняться любовью. Но, призналась себе Джастин, вопросы приличия ее уже не волнуют. Можно просто быстро совокупиться на коврике у двери, сразу, как только он войдет в дом. А потом еще раз… Разум пытался убедить тело, что оно попало в страшную зависимость, но этих мыслей Джастин боялась безумно.
Да, пожалуй, сейчас подходящий момент для встречи с Дартом Бенедиктом. Он не отец, не любовник и не друг. Он человек влиятельный, о нем ходит множество сплетен, но встретиться с ним она может совершенно спокойно. Он производит впечатление человека холодного и независимого. Совсем недавно она имела глупость считать, что тоже обладает этими качествами.
* * *
Дарт Бенедикт был человеком, рассчитывающим все далеко вперед. Он обладал даром холодно и точно оценивать все обстоятельства не только своей, но и чужой жизни. В конце семидесятых он, блистательный молодой человек лет двадцати пяти, женился на Мэри Бет Боннер, крупной девице с совершенно непримечательной внешностью и безукоризненными манерами, наследнице богатых родителей. Мэри Бет, привыкшая только к незначительным проявлениям интереса со стороны самых скучных из молодых людей ее круга, была поражена тем, что смогла обратить на себя внимание Дарта. Он мог выбрать любую из ее подружек, даже несмотря на то, что занимался модельным бизнесом, занятием, к которому в ее консервативном окружении относились с большим подозрением.
Кроме довольно значительного состояния, у Мэри Бет были такие достоинства, как хорошие манеры, отсутствие воображения, пониженный сексуальный интерес, любовь к сельской жизни и отличная самодисциплина, что гарантировало, насколько это возможно, что она не растолстеет и не станет алкоголичкой. Самым же главным, кроме, разумеется, ее состояния, было то, что Мэри Бет была ревностной католичкой. Чтобы жениться на ней, Дарт перешел в католичество, зная, что Мэри Бет обеспечит ему те тылы, которые он хотел иметь, — семейную жизнь, прочную и огражденную от финансовых невзгод.
Дарт вырос в Филадельфии, и обоснованные претензии его семьи на древность рода и положение постепенно сводились на нет разводами, алкоголизмом и неудачными вложениями капитала. В последние годы учебы в Пенсильванском университете Дарт отдалился от своих родителей и занялся поисками способа надежно обеспечить свое будущее.
За стенами аудиторий ему не было равных. Он пользовался успехом у самых недоступных девушек курса. Они ходили за ним толпой, но относились к нему не как к возможному возлюбленному, а как к другу, с которым советовались, к чьему мнению прислушивались. Дарт считал, что у него просто дар общения с женщинами. Кроме того, он был знатоком женской красоты. Он сразу отличал среди множества хорошеньких и очень хорошеньких немногих, наделенных подлинной красотой. Сексуальные аппетиты у него были неуемные, но он удовлетворял их только с хорошенькими, а не с красавицами. После окончания университета Дарт получил место в модельном агентстве, убедив двух самых красивых девушек курса заняться этим вместе с ним. Он сразу решил, что это работа для него.
Вскоре после того, как Дарт женился на Мэри Бет, он взял у нее некоторое количество денег и открыл собственное агентство «Бенедикт». Мэри Бет обустраивала жизнь в графстве Ферфилд, а Дарт звонил ей каждый день. Поначалу он решил, что вернется к своим привычным сексуальным развлечениям где-нибудь через полгода после медового месяца, и впервые в себе ошибся. Он выдержал меньше трех недель, и сиесты с молоденькими манекенщицами в его нью-йоркской холостяцкой квартире возобновились. Но в остальном он от своих планов не отступал. Мэри Бет вскоре забеременела, ездила за покупками в Гринвич, редко бывала в Нью-Йорке и работой мужа почти не интересовалась.
С тех пор прошло почти двадцать лет. Дарт Бенедикт и его жена Мэри Бет были столпами коннектикутского общества, у них было шестеро детей от шестнадцати до трех лет, и Мэри Бет, обожающая мужа, как в первый год их супружества, ждала еще одного ребенка. Квартирка Дарта была тщательно охраняемой тайной, и ни одна из сотен девушек, которых он туда приводил, не ожидала от отца шестерых детей большего, чем он готов был дать.
